Insterburger Brief, или Письма из Инстербурга Опции

[Stewart]

Дорогие друзья!
Эту страничку на форуме я посвящаю журналу “Insterburger Brief”. Время от времени я буду выкладывать сюда переводы статей из этого издания, которые не вписываются в рамки прочих тем. Это могут быть просто художественные статьи или заметки. Частота появления переводов будет целиком и полностью зависеть от моего настроения, вдохновения, расположения Марса по отношению к Юпитеру, пожеланий левой пятки спозаранку и прочее, прочее…. Не судите строго люди добрые, ибо стараюсь как могу.
Первым произведением неожиданно выступит Рождественская история. И хотя дело сейчас вовсю движется к весне, мы с вами ненадолго окунемся в праздничную атмосферу любимого Инстербурга.

Итак:

“Insterburger Brief” декабрь 1961
Тихая ночь…

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК В ИНСТЕРБУРГЕ (WEIHNACHTSABEND IN INSTERBURG)

Он был точно таким же, что и в других городах. В последние часы перед закрытием магазинов толпы озабоченных горожан заполняли улицы Инстербурга. От “Мира на Земле” (рождественский гимн. прим. переводчика) не осталось и следа. Спешащие, нервозные люди, устремлялись по магазинам – усталые, с вымученными улыбками, продавцы, встречали их за прилавками.
На обдумывание того, что и кому подарить, уходили целые недели: “…может это… а может подвернется что-то получше… впрочем, в запасе еще много времени…”. Так постепенно приближался, а затем неожиданно наступал Святой Вечер!
Ну, слава Богу, он пришел! Над Альтер Маркт раздался звон колокола Лютеркирхи, возвестивший о том часе, когда, согласно предписанию полиции, должны были закрыться все магазины.
 Инстер.JPG ( 81.07 килобайт ) Кол-во скачиваний: 716

Наконец последний клиент был обслужен и господин Кошева, со вздохом облегчения, стал закрывать за ним дверь магазина парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров Готтвальда на Альтер Маркт. Но не успел он этого сделать, как к нему впопыхах ворвался еще один посетитель: “Ради Бога, подождите!” Это был старый клиент и господин Кошева, быстро пробормотав рождественское приветствие, впустил его. “мне срочно необходима большая бутылка “4711” (туалетная вода. прим. переводчика) для моей тещи… Я совершенно о ней забыл…!” Подобные сцены происходили и у Лидеманна напротив, и у Гутовски в узкой части Альтер Маркт – там так же было множество тех, кто “совершенно о чем-то забыл”. И не только у них случалось подобное, но и во всех других магазинах – исключая, разве что, большие торговые дома по торговле текстилем, такие как Дауме, Швейгер, Брендель и другие. Там решетки не поднимали даже для старых клиентов. К тому же текстиль не относился к категории “быстрых” покупок. В цветочном магазине Роде сняли с витрины один из последних кашпо для кого-то из “совершенно о чем-то забывших”.
Покуда улицы постепенно пустели, в витринах ещё долгое время продолжал гореть свет: владельцы магазинов и персонал устраняли последствия дневного “нашествия”. Затем всё стихло и у них. Улицы еще напоминали “беговые дорожки” по которым люди уже не гуляли, а спешили по домам. Их шаги окрыляло радостное предвкушение приближающегося праздника.
Фонарщик, с длинным шестом в руках, ходил от одного объекта своих забот к другому. Пошел снег, и вихри снежинок закружились в танце вокруг газовых фонарей. “Воистину Рождественская погода…”, пробормотал фонарщик, поднимая воротник своей куртки и спеша дальше. Хотя Инстербургские фонари и зажигались автоматически, но их газовые вентили необходимо было время от времени регулировать при помощи шеста фонарщика. В Рождественский Сочельник их огни должны гореть как следует!”.
 Инстер2.JPG ( 39.45 килобайт ) Кол-во скачиваний: 441

Улицы вновь заполнились людьми. Закутанные в теплые одежды семьи направлялись в кирхи. Повсюду звонили колокола, призывая к Рождественскому богослужению, которое должно было начаться с наступлением вечера. Правда, в католической кирхе оно наступало лишь в полночь.
В то время как Карл Шёне, в великолепной Лютеркирхе прославлял на органе рождение Сына Божьего, в Меланктонкирхе то же самое делал Трауготт Федке, а в Реформаторской кирхе Нидерштрассер. Церковные хоры исполняли хорошо известные рождественские гимны, а перед алтарем, у рождественской ёлки, мерцали свечи. Всё это было так прекрасно и захватывающе, а проповеди священников столь убедительны, что слушатели замерли – впрочем, только их взрослая часть, поскольку дети беспокойно ёрзали на своих местах. В них сквозило единственное желание: когда же всё это наконец закончится – когда же священник скажет Аминь! И вот этот момент наступил! Ликующие детские голоса влились в заключительный рождественский хорал.
Горожане заспешили по домам: дети задавали темп! После того, как был быстро съеден праздничный ужин, наконец раздался “звоночек”! Собственно от ужина можно было и совсем отказаться, тем более никто не был голоден. Но необходимо было соблюдать заведенный порядок даже в Рождественский Сочельник. Всё это было настолько увлекательно! Когда же, наконец, с лестницы послышатся тяжелые шаги Санта Клауса? Скоро этот момент наступит! Матушка вот уже как четверть часа ушла в большую комнату, в которую никого не пускали со вчерашнего вечера. У маленькой Гертруды пухлые щечки расцвели ярко-красным румянцем, а маленький Фриц хвастал, будто знает, что под маской Санты скрывается дядя Макс.
В дверь глухо постучали. Матушка вернулась из комнаты, оставив дверь в неё открытой. Там стояла нарядная рождественская ёлка, на чьих ветвях мерцали белые свечи. И тут вошёл Санта Клаус, облаченный в лохматую шкуру (маленький Фриц утверждал, что это была вывернутая наизнанку папина шуба), с глубоко надвинутой на лоб шапкой (конечно заснеженной – снег не успел растаять даже в тепле комнаты), с длинной белой бородой (из-за которой он наверняка плохо видел). В одной руке он сжимал посох, которым грозно размахивал, а в другой держал закинутый за спину мешок. Маленькому Фрицу стало немного не по себе. Маленькая Гертруда спряталась за матушкину спину, и Фриц тоже стал искать место, куда бы мог сбежать.
Низким голосом Санта поинтересовался, не ошибся ли он и здесь ли живут благовоспитанная Гертруда и непослушный Фриц. Оба, дрожащими голосами, подтвердили это – но лишь после того, как матушка пару раз подбодрила их. А затем Санта стал припоминать их маленькие грешки, совершенные ими в течение года, чем они были крайне удивлены. Неохотно и заикаясь – матери пришлось помогать Фрицу – они зачитали рождественские стихи.
После этого стало казаться, что лицо Санты просто лучится доброжелательностью. Он отложил в сторону грозный посох и раскрыл свой мешок. Там было всё: коляска для кукол и кукла с закрывающимися глазами для маленькой Гертруды, а для маленького Фрица деревянная железная дорога и игрушечная конная повозка с бочками. Сколько было счастья! Они совершенно не слышали, что им напутствовал Санта. Они обрадовались, когда он ушёл, потому что могли всецело заняться своими игрушками. Позже Фриц сказал, что это был все же дядя Макс, так как на Санте были надеты не правильные сапоги, а туфли, какие всегда носит дядя Макс.
Покуда отец затягивался рождественской сигарой, матушка сидела на диване со счастливой улыбкой и, глядя на свечи, предавалась мечтам. С улицы доносилась музыка. Это надо было видеть! Несмотря на зажженные рождественские свечи, повсюду распахивались окна. Четыре человека стояли на углу улицы под ярким газовым фонарем и исполняли “С высоких небес…”. Вокруг них танцевали снежинки. Мой Бог, как это было восхитительно и торжественно! И неважно, что исполнителям не всегда удавалось взять нужную ноту, и что температура в комнатах стала падать из-за сильного мороза – люди их слушали. А когда музыканты заканчивали играть, то переходили к следующему углу улицы.

Автор, увы, неизвестен

Сообщение отредактировал Stewart - 3.3.2013, 7:17

[Stewart]

Сегодня мы продолжим с вами читать воспоминания Гельмута Шмидта. Вначале я планировал поместить этот перевод в тему "Insterburg 1945", но потом решил, что здесь эта история будет более уместной, да и события, описанные в ней, относятся все же к 1944 году.

Одиссея 1944 (Odyssee 1944)
В начале июля 1944 года мы получили свои свидетельства и беспечно отправились, несмотря на приближение восточного фронта и успехи союзников во Франции и Италии, на летние каникулы. Никто тогда не подозревал, что наши прекрасные школьные дни закончились и мы более никогда не встретимся как класс.
Бедствия начались уже через несколько дней после начала каникул. Я получил от руководства Гитлерюгенда повестку, в которой мне приказывалось прибыть на следующий день с лопатой, одеялом, посудой и прочим в центр Гумбиннена для строительства укреплений.
Я был послушным и явился в назначенное время, после чего с товарищами был направлен в Литву для рытья окопов. Примерно через 14 дней советы предприняли новое наступление и мы были вынуждены бросить только что построенные позиции.
Когда Инстербург в конце июля пережил свой первый тяжелый авиа-налет я уже был дома у своих родителей. С безопасного расстояния мы наблюдали яркие вспышки от бомб и кроваво-красное зарево пожаров в городе. Мы видели яркие осветительные бомбы и маленькие облачка от взрывов зенитной артиллерии, выискивавшей своими прожекторами в небе вражеские самолеты.
Спустя несколько дней (мой отец тогда был также откомандирован на строительство укреплений) я снова должен был прибыть в Гумбиннен и на этот раз был отправлен в окрестности Растенбурга (Кентшин, Польша). Там, в Виндкейме (Виндикайм, Польша) и Реймсдорфе (Славково, Польша), неподалеку от «Волчьего Логова» (штаб-квартиры фюрера), мы возводили новые тыловые рубежи, изрыв все окрестные поля и луга своими окопами.
На конюшне Реймсдорфа я повстречал отряд ребят из Инстербургского Гитлерюгенда. Среди них был и мой одноклассник, которого, как мне кажется, звали Альбат или Адам.
Наше копание продолжалось до позднего октября. Ночи становились по настоящему холодными и зачастую по утрам нам приходилось разбивать лед на пруду за нашим хлевом, чтобы умыться.
А затем наступило 20 октября. В этот день Красная армия начала новое наступление, на несколько дней раньше ожидаемого. После утренней побудки мальчишек из округов Гольдап и Гумбиннен созвали вместе и объявили, что мы должны незамедлительно отправляться по домам и помогать своим матерям эвакуироваться. Наш отъезд был немного отсрочен и лишь во второй половине дня мы получили билеты и открепительные удостоверения.
Мы выехали из Растенбурга через Коршен (Корше, Польша) в Инстербург и прибыли туда поздно вечером.
Прибытие на вокзал стало для нас настоящим шоком.
Платформы, главный холл, коридоры и зал ожидания были переполнены людьми и багажом. При тусклом освещении невозможно было сделать и шага без того, чтобы не наткнуться на кого-нибудь или не споткнуться обо что-нибудь. Плакали дети, а матери пытались их утешать, тогда как другие спали на своих пожитках. Я пробился к одному железнодорожнику и спросил у него о следующем поезде в сторону Ангераппа (ныне Озерск). Его ответ был таким: «Мой дорогой мальчик, возможно завтра утром и будет поезд в этом направлении, но вероятнее всего его уже не будет никогда. Кто знает, как близко русские?!».
Эта информация меня не удовлетворила и я решил просто пройти 30 км пешком. Поискав, я нашел того, кто согласился составить мне компанию. Это был мальчишка, учившийся в Инстербурге, но не в моей школе. Я немного знал его. Он жил рядом с Содененом (Красноярское) и также возвращался со строительства укреплений.
Сначала мы отправились по дороге в сторону Гумбиннена. Было очень темно. Лишь на востоке, время от времени, небо озарялось всполохами и доносился гром, как при еще далекой грозе. Навстречу нам тянулись колонны беженцев. Прежде чем мы свернули с шоссе Инстербург-Гумбиннен в направлении Ангераппа, нам повезло: нас подобрал военный грузовик и подбросил до середины Карлсвальдерского (Бродлаукерского) леса. Оттуда мы продолжили свой путь пешком. Мой спутник покинул меня за несколько километров до Соденена. Он повернул налево после Улльрихсдорфа, поместья рядом с дорогой, и почти оказался дома.
Когда я проходил Соденен начинало светать и небо на востоке озарилось ясной полоской. Я свернул на гравиевую дорожку, ведущую в Неммерсдорф (Маяковское). Поначалу было довольно безлюдно. Затем я встретил крестьянина, несшего молоко с соседней молочной фермы. Это успокоило меня, так как если еще носят молоко, то Советы должно быть еще довольно далеко.
Но ситуация стала быстро меняться. Вначале это были только отдельные машины беженцев, затем их становилось все больше и больше и, наконец, нескончаемый поток убегающих людей повалил мне навстречу. Конные повозки, коляски, телеги, доверху нагруженные всевозможным добром, множество людей, преимущественно женщин с рюкзаками и детьми на руках, и лишь несколько престарелых мужчин.
Наконец я достиг полевой дороги, ответвлявшейся от основной улицы. По ней я планировал срезать свой путь. Через несколько сотен метров я оказался в полном одиночестве. Поднялся странный туман, окутавший меня с ног до головы. Он стелился по земле почти в человеческий рост, так что иногда можно было видеть небо. Страх стал подкрадываться ко мне. Я находился примерно в 2 км от дома и внезапно меня охватило сомнение. Должен ли я идти дальше или нет? Отчетливо стали слышна ружейная и пулеметная стрельба, а иногда и орудийные залпы.
Неожиданно до меня донесся грохот (возможно до этого он был поглощен туманом) гусеничной машины. Сначала я хотел бежать в поле, но оказалось уже слишком поздно.
Из тумана выполз страшно огромный танк.
Сердце мое почти остановилось. Прошло несколько ужасных секунд, прежде чем я понял, к собственному облегчению, что это был немецкий танк.
Колосс остановился.
Теперь я увидел сидевшую на нем группу солдат, с уставшими и измазанными грязью лицами, под стальными шлемами.
Сверху кто-то спросил меня, куда я иду. Я указал в направлении своей деревни. Голос (я решил, что это был командир танка) сказал, что здесь не мудро ходить в таком наряде (на мне была форма Гитлерюгенда со всеми знаками) и что в следующей деревне могут оказаться русские.
Отовсюду угрожающе щелкало.
Ко мне протянулась рука и затащила на танк.
Взревел двигатель и мы вернулись на дорогу, по которой я сюда пришел. Сначала мы двигались быстро, пока не нагнали колонну беженцев, после чего, опасаясь застрять, поехали, ломая палисадники, через поля и луга, придерживаясь дороги.
Неподалеку от Соденена мы повстречали немецких солдат. Это были первые военные встреченные мной тем утром, за исключением тех, с которыми я находился. Они принадлежали к танковой дивизии Герман Геринг.
В полном молчании, нагруженные пулеметами, минометами, фауст-патронами и ящиками с боеприпасами, они шли в сторону Неммерсдорфа.
Доехав до Соденена я соскочил со «своего» танка и скрылся, так как хотел оставаться независимым.
На площадях и улицах Соденена царил хаос. Там сошлись три потока беженцев, прибывающих из Неммерсдорфа, Инстербурга и Ангераппа. Все хотели пройти по единственной крутой улице деревни в западном направлении. Когда движение окончательно встало, солдаты взяли инициативу на себя и стали регулировать движение. Тем не менее, пробки продолжали образовываться. К примеру, домашний скот, который привязывали к машинам, попросту отказывался двигаться. Я до сих пор слышу скрип повозок, грохот ведер, привязанных к телегам, крики и щелканье кнутов возничих, коими они пытались торопить своих животных.
Я провел много времени на этом перекрестке, поскольку надеялся что-нибудь узнать о своей матери. Наконец я встретил человека, который сообщил мне, что мои родные отправились в сторону Норденбурга (Крылово) через Драхенберге (он же Калльнен, он же Ново-Гурьевское) и Брюдерхоф (он же Шревишкен, он же Малое Путятино).
В состоянии полной беспомощности я предпринял последнюю попытку найти свою семью и смело двинулся в сторону Ангераппа. Но дошел лишь до Кенигсгартена (Шматовка). Взирая на покинутую своими жителями деревню и пустую главную улицу, на которой поток беженцев полностью иссяк, мой проект стал казаться зловещим. Слишком странно было стоять перед, казалось бы, идеальной усадьбой, на которой все еще кудахтали куры, гоготали гуси и утки, паслись лошади и коровы, и знать, что владельцы их бежали. Любой, даже самый незначительный посторонний шум, пугал до глубины души.
У меня оставалось лишь одно желание — как можно быстрее уйти отсюда и вернуться в Инстербург.
Я снова вернулся в Соденен (это было уже третье мое посещение сей деревни за тот день). Между тем, улицы опустели и здесь. Больше не видно было многочисленных телег беженцев, которые еще час назад блокировали местные улицы.
Я пошел дальше в сторону Инстербурга.
Через несколько километров меня нагнала армейская колонна конных повозок. Военные предложили подвезти меня. Я залез на одну из телег и, несмотря на голод (а не ел я уже более 24 часов), вскоре заснул.
Незадолго до Инстербурга кучер разбудил меня и жестом приказал слезать. Это был так называемый «Хиви» в немецкой форме, с которым я не мог объясниться на немецком языке.
Я прошел оставшийся путь до города, пока не добрался до дороги, тянувшейся параллельно железнодорожной линии Инстербург-Тильзит, мимо Прусской площади, городского сада и трибун Конной арены, пересек Ангерапп около Люксенберга и вскоре оказался у тетей в Шприндте. К счастью, они все еще были дома, чему я был несказанно рад после своих скитаний.
Вскоре я заметил, что тут царит глубокая беспомощность и отчаяние. Мои тети не знали, что им делать. Они спорили об этом весь вечер 21 октября. Речь шла о том, должны ли они упаковывать чемоданы и уезжать на поезде или можно еще подождать.
Периодически завывала сирена воздушной тревоги. Где-то стреляли зенитки и падали бомбы. На следующее утро все было тихо и почти мирно, русских не было видно, а с фронта поступало крайне мало новостей, и поэтому мы немного успокоились.
Проходил день за днем и ощущение нормальности вернулось, хотя и нарушалось благодаря советским летчикам. К сожалению, нельзя было больше полагаться на вой сирен. Либо они поднимали тревогу, когда не было ни одного самолета, либо молчали, после чего неожиданно раздавалась стрельба зенитных пушек и начинали сыпаться бомбы.
Больше всего пришлось страдать моей 78-летней бабушке, которая тоже была с нами. Каждый раз, когда в небе появлялся самолет, мы шли вместе с ней, поскольку она не могла уже нормально ходить, через улицу в подвал соседнего дома, который был переоборудован в бомбоубежище.
Часто вслед за этим ничего не происходило и тогда она в своей неторопливой манере, на восточно-прусском диалекте, заявляла, что мы хотели просто над ней пошутить. В конце-концов она стала отказываться с нами ходить, пока однажды вечером, очень близко, за кирхой Шприндта, не упали бомбы, разрушившие несколько домов. С тех пор она всегда усердно ходила с нами, если мы просили ее об этом.
На второй день моего пребывания в Шприндте я отправился с тетей в город, чтобы получить на меня продовольственные карточки.
Департамент Продовольствия находился в крыле школы домоводства на Маркграфенплац. Там в свое время располагалась публичная библиотека и в школьные годы я часто брал там многие интересные книги.
Без лишних проволочек и бюрократии я получил свои карточки. Там я узнал об ужасных зверствах причиненных красноармейцами в отношении гражданского населения Неммерсдорфа 21 октября, когда я находился совсем недалеко оттуда, пытаясь добраться до дома.
В центре Инстербурга, в те дни, постоянно слышался стук молотков: владельцы фирм упаковывали свои товары. По секрету нам сказали, что еще несколько дней назад многое можно было купить без каких-либо карточек.
Улицы, тем временем, тоже очень преобразились. Повсюду в домах зияли огромные бреши, образованные осколочными и зажигательными бомбами.
Мы, как только могли, старались жить как обычно. Когда стало известно, что можно эвакуироваться при помощи Городского Совета, нас охватило некоторое беспокойство. К тому же многие из наших соседей уже отметились там и уехали «в Рейх», как тогда говорили.
Однажды, мои тети тоже отправились к городским властям и попросили переселить их. К этому моменту, насколько мне известно, все семьи улицы «у пруда» попросили об эвакуации, за исключением только одной, полагавшей, что русские ничего им не сделают.
Начались длительные сборы. Все ведра, корзины для белья, котелки, ящики и кадки были заполнены вещами. Одежду, белье и постельные принадлежности мы связали в толстенные тюки.
В начале ноября мы собрали свои вещи и отправились на вокзал.
Слева от здания вокзала, на запасном пути первой платформы, стояли вагоны, в которые и был помещен наш скарб. Наш поезд должен был покинуть Инстербург в полдень, однако, из-за отсутствия транспорта для подвоза вещей отбытие час за часом откладывалось. Во второй половине дня пришел представитель то ли железнодорожной миссии, то ли Красного креста или NSV (Национал-социалистическая народная благотворительность) и отправил нас в отель Дэссауэр Хоф. Таким образом, мы имели честь провести последние часы в этом городе, да и в самой Восточной Пруссии, в здании, которое в 1914 году обрело определенную известность в истории нашей страны. Когда мы после обеда, на котором подавали водянистый суп, вернулись на вокзал, наш поезд был готов к отправке и мы смогли сесть в него. Но прежде, чем он отъехал, появились несколько высокомерных паршивцев в форме Гитлерюгенда и начали выбрасывать из поезда всех юношей в возрасте от 14 до 18 лет. Я тоже должен был выйти, но мое открепительное удостоверение из Растенбурга оказало на них магическое воздействие, поскольку в нем указывалась причина моего отпуска: «Помощь родителям в эвакуации». После этого они оставили меня в покое.
Поздно вечером мы отбыли с вокзала.
Над нами давлело гнетущее чувство. Никто из нас не знал, куда нас везут и еще меньше, как долго мы будем отсутствовать. Таким образом, каждый из нас по своему прощался с городом. Мы ехали всю ночь через Алленштайн (Ольштын, Польша), Дойче Эйлау (Илава, Польша), пересекли Вислу у Торна (Торунь, Польша) и утром прибыли в Позен (Познань, Польша). Первую половину дня мы ехали без остановок, мимо Нидерлаузитца (Нижняя Лужица, Польша), Котбуса и Губена. Проведя в вагоне следующую ночь, мы прибыли в Плауэн, который являлся конечной станцией.
Нас разместили в местной школе. В классах мы расставили скамейки вдоль стен, одну на другую, а посередине насыпали солому. Это был наш приют на следующие несколько недель. Особая трудность заключалась в поиске багажа. Поскольку другие школы также были заняты инстербургскими беженцами, то вещи развезли по ним в случайном порядке. Впрочем, через некоторое время мы все нашли.
В начале декабря я поехал к своей матушке в Лихенов, возле Фридберга/Ноймарк. То, что я нашел ее так скоро, особая заслуга почты в Шприндте, которая исправно переправляла ее письма на новый адрес. Организация была налажена просто на отлично.
Как позднее выяснилось, я прибыл в Ноймарк от плохого к худшему, но это уже другая история. Мои тети и вместе с ними многие инстербуржцы были расселены по окрестным деревням, еще до того, как начались тяжелые бомбардировки.
Они остались в Саксонии, обретя там вторую родину.

Гельмут Шмидт.