на суд общественности: градостроительная история, черновой вариант энциклопедической статьи о градостроительстве пруссии Опции

[prussak]

Предисловие

В градостроительстве, а равно и в политике, Восточная Пруссия – аллювиальная земля: и короли тут были “в” Пруссии, и население собиралось с бору по сосенке, и города, и государства... все изобретались вовне и привносились сюда чуть ли не готовыми, становились родными. Эксперимент повторялся неоднократно, орденом, герцогом, королём, народным советом, и каждый раз – с нового, чистого листа: места тут такие, наверное?.. Оттого и геометрическая правильность – и лёгкая потустороннесть восточнопрусского очарования, обещание личных свобод – и жёсткий патернализм, что вошли здесь в плоть и кровь и почву, стали неотъемлемой частью этой земли.

Призванный Крушвицким договором (Kruschwitz, 1230 г., ныне Крушвица), Тевтонский орден вторгся в завислинский “Кульмский лен” и сразу же закрепился: на переправе был основан Торн (Thorn, городские права с 1231 г., ныне Торунь), за ним последовали Кульм (Kulm, 1232 г., ныне Хелмно), Реден (Rehden, 1234 г., ныне Радзынь-Хелминьски), Грауденц (Graudenz, 1234 г., ныне Грудзёндз) и Мариенвердер (Marienwerder, 1234 г., ныне Квидзын). За считаные годы на карте появились 97 городов и почти полторы тысячи деревень – откуда сие?
Разве не было полутысячелетие после переселения народов временем повсеместного усыхания городов до деревень, деревень до пустошей? Разве не насчитывала Германия не более 40 городов, считая таковыми и остатки римских поселений, в стенах “не по размеру”, и посады, и слободы при замках новых феодалов? В одном лишь рыцарстве, страждущем небесного Иерусалима и незадолго до того потерявшем Иерусалим земной, видавшем воочию градостроительство Востока, причина этой небывалой урбанизации? Европа, действительно, многое взяла у Азии, но и самоё крестовые походы сложно представить без рывка, произошедшего дома: с середины XII века германское село впервые за столетия накормило страну; перешло к трёхполью, стало вывозить урожай и специализироваться (прежде каждый был и швец и жнец). Ценою сытости стала свобода оружного поселенца, лишь отказавшись от неё он стал архитипичным немецким крестьянином: переход от внутрисемейной, внутридеревенской автономии к хуторянину-торговцу, с караваном ходившему на ближние и дальние ярмарки, обеспечивала вооружённая княжья рука. Перекроив с IX века прежние общинные поля, закрепив их за поселянами, князья не преминули и закрепить крестьян на них, взяв себе заботы об их мирном труде. Они же обеспечили первоначальный рост пахотных земель, направляя корчевание лесов.
Результат не заставил себя ждать: к 1050 г. население более чем удвоилось (до 5 миллионов), к 1200 г. - ещё раз удвоилось, росли и невостребованные в собственном хозяйстве избытки урожаев, превращались в товар. Появились ярмарки, а там и ярмарочные города при бродах или у замков, с произвольно проложенными улицами и округлыми палисадами. Города доросли до собственных своих старых стен и выплеснулись вовне.
Некоторая правильность и осмысленность планировки города появляется лишь после XI века, когда градоустроение переходит из рук торговцев, разбивающих шатры своего каравана где им сподручнее, в ведение церковных и светских князей. Формы упорядочиваются, возгоняются к некоему абсолюту: в тот момент таковым является уличный торг, протяжённая широкая улица-площадь, тянущаяся через весь город (Мюнхен). Из редкой забавы лиц духовных (Мюнхен не даром в гербе несёт монаха: до XIII века на три монастырских поселения приходилось по одному княжескому и купеческому) градостроительство превратилось в целую отрасль права, проектирования и даже дохода, королей, городских корпораций и частных предпринимателей. В Германии 16 миллионов было уже до 3000 городов, причём закладка большинства пришлось на уже упомянутый XIII век. Оттокар Богемский основал более шестидесяти: один из них сразу нарекли Кёнигсбергом.

[prussak]

3.2 Ограждение: закрепление городов

При размывании чёткой градостроительной картины в городах и на селе маньеризм, узорочье и помпезность брали верх над целесообразностью. Жилое хозяйство выявило отчётливую тенденцию к расслоению: участки, прежде столь регулярного размера, принялись делиться, распространились половинные. Дома преодолели последние метры, столетиями отделявшие их от крепостных валов, застроили прежде столь славные сады и полезли на стены, на улицы, ввысь. Как и в позднем Риме, профили улиц начали заужать, лёгкие веранды перед входами, крытые сходы в подвалы с балконами поверх, превращать в каменные, а переулки, ведшие ко служебным постройкам во дворях – безжалостно застраивать. Площади зато стали без меры расти: вряд ли орден заложил бы в 1570 г. в Гольдапе рынок такого размера, что на нём, при сохранении общей схемы параллельных улиц, с лёгкостью разместились и ратуша, и почтамт, и суд, и церковь! Впрочем, даже и ему далеко до рынка Маргграбовы (1560 г.), занимавшего – во всё том же «орденском» архетипе! – 7 гектаров. К тому же после-оденскому периоду относятся и гигантская зальная церковь Данцига , и торнская ратуша , самая большая в Германии.

Крепостные рвы как близкий резерв территории начали делить на участки и засыпать, не заботясь более ни об устройстве нового, законченного в себе посада, как сделали бы несколькими десятилетиями ранее, ни об обороне существующих стен, ни вообще о нарушаемой ими целостной картине города и его частей: в Восточной Пруссии с утратой орденского строительного надзора начался период «природного» развития. Из призамковых кабацких «листов» смешанного, немецко-прусского заселения, вырастали к XVI-XVII веку первые «естественные» города провинции – подчас их предшественниками были даже не одна, а несколько деревень или посадов:
Ангербург , Бартен (1628 г.), Гольдап , Инстербург , Лабиау (1642 г.), Лёцен (1612 г.), Либштадт (1490 г.), Лик (1669 г.), Маргграбова , Ортельсбург (1616 г.), Прейсиш-Эйлау (1585 г.)...
Браунсберг , сгоревший дотла, в 1600х гг. был полностью отстроен заново, хоть и с сохранением первоначальных черт. Инстербург (1541–1583 гг.) вырос из предмостного посада, орденского замка и двух деревень, колонистской и прусской; Тильзит (1552 г.) – из «листа» у важной переправы, орденского замка, прусской деревни и монастыря. Стержнем планировочной структруры и там, и там стали дороги, но как различны решения!
В Тильзите продольные улицы, сходящиеся к предмостью, напоминают о радиальной композиции, тяготевшей бы к стоявшему здесь замку, о решётке, по неудобству места ставшей трапециевидной, или о наследовании любской градостроительной схеме (см.) – но город, пусть и ставший к 1700 г. решёткой-веером, вернее описать как развитый приречный тракт. Перпендикулярно ему регулярно закладывались собственно рыночные площади, ведшие к реке и парому; на перекрёстке у одной из них даже стояла ратуша, встроенная, как в кёнигсбергском Альтштадте – особенностью города стало то, что при его последовательном росте на запад такие рынки всё большего и большего размера трижды (до 1945 г.) переносились, со значительным увеличением площади, на существовавшую в тот момент окраину, предшественницы же застраивались, засаживались либо иным образом прекращали свою активность, вливались в расширившийся центр. Здесь в малом масштабе удалось то, чего большим городам радиальной планировки не дано было достичь, возможно, оттого, что здесь центральные городские функции – лавки, банки, конторы – никак не хотели переселяться с накатанного тракта в новые площади, предпочитая и столетия спустя радиальные (с виду) тильзитские улицы, всё далее и далее отходившие от берега.
В Инстербурге дорога, извиваясь, спускается к переправе через Анграпу и обходится притом вовсе без предмостной площади. Линейный Старый рынок образуется на хребте возвышенности, вне существовавшего к тому моменту поселения. Его до-городская северная сторона и замковый посад иррегулярны, но уже южная, заложенная в новом звании, квадратными кварталами задаёт направление всех последующих городских улиц – и расположение ратуши, так же встроенной, как и тильзитская.
Пояса стен не получили ни Тильзит, ни Инстербург .

Лишь шесть городов заложены в XVI веке вновь, в XVII веке и того меньше – лишь два, они более сложны структурой, ведь перепланировки перед получением нового статуса не проводилось . Подобное можно счесть небрежением, симптомом падения городской организованности позднего ордена и герцогства – навряд ли случайным стал отход от столетиями применявшихся планировочных обычаев, оставивший такой город как Ортельсбург вовсе без рыночной площади, или наградивший Тильзит «крест-торгом», незамедлительно лишённым своей перекладины – или же показательным обращением к до-орденской, пред-любской древности (см.), что вполне можно было бы ожидать от герцогства, стремившегося подчёркнутой архаикой пересились свою юность и государственную неполноправность.

Незначительный палисад и вал, замыкавший новые города, обычно вскоре утрачивался, новые укрепления если и строились, то не были городу полноценной защитой: разве счесть ею валы и бастионы, что во время Тридцатилетней войны по совету Густава Адольфа шведского с 1626 г. окружили Кёнигсберг ? Охватив, как некогда и орденские стены, не только улицы трёх городов, но и поля и городские предместья, они не вызваны были потребностью прикрыть и приютить беженцев или хотя бы обеспечить провизией при долгой осаде. Размах строительства очевидно превышал и финансовые, и военные возможности города; периметр кёнигсбергского укрепления городская милиция не могла бы удержать самостоятельно, а потому нуждалась бы в сильном союзнике – например, в шведском корпусе. К 1640 г. насыпи были готовы не более чем наполовину; во время Семилетней войны 1758 г. и наполеоновских войн 1807 г. они были блистательно бесполезны. Польза их стала видна лишь позднее: оказалось, что новая округлая форма стен идеально отразила радиально-лучевую структуру кёнигсбергской аггломерации, вновь согласовав формы и содержание. Такое согласие, пусть и неосознанное , обеспечило долгую жизнь оборонительного пояса, позднее превратившегося в пояс парковый, отличительную черту города в последующие столетия.
Столь же округлой была и линия земляных бастионов Лабиау , сменившая в 1656 г. первоначальные палисады и опоясавшая как старую, так и новую части города. Здесь, однако, её опрелеляла геометрия замкового рва, которой она следовала с некоторым отстоянием: вдоль воды, следовавшей, в свою очередь, замковым стенам, шла главная улица посада, застроенная лишь с одной стороны, валы же плотно прилегали к широким клиньям земельных участков. Соответствие было настолько точным, что даже и в линейном новом городе по дороге на Кёнигсберг не осталось места для торга. Рыночная площадь оказалась вытеснена в предместье, за Кёнигсбергские ворота, не получила обособленной формы, а осталась уширением почтового тракта. Незавершённые к победоносному завершению Шведской войны, валы оплыли уже к 1672 г., утратили ворота в начале XVIII века и совершенно не читались на рельефе местности к веку XIX, но, между тем, незримо продолжили присутствовать в городской планировке вплоть до 1902-1904 гг., когда оправданием для засыпки части замкового рва стало «отсутствие места для размещения рыночной площади». До того пространства за домовыми участками вплоть до самых бывших бастионов, как и в Кёнигсберге, занимали городские сады – правило, справедливое и для иных городов провинции.
Столь же краткосрочны были и бастионные укрепления Фишгаузена (1627 г.), пусть форма их была и не округлой, а следовала достаточно точно утраченному за три столетия прямоугольному орденскому палисаду. Застроив вышеупоминавшиеся городские сады, и достигнув некогда отдалённого периметра, здесь, однако, город растёкся к замку и порту: все эти кварталы охватили новые валы. Места их расположения ещё долго отмечали мытные ворота – и районная администрация, вставшая на одном из бывших за городом шанцев .

Отдельным путём градостроительной регулярности пошёл Пиллау , построенный правильной бастионной крепостью итальянского типа с 1626 по 1636 гг. у статегически важного выхода в море Густавом Адольфом шведским, но получивший городское полноправие в следующий исторический период (см.). Здесь форма правильного бастионного пятиугольника, предшествует, а не сопутствует форме городского поселения – её роль сравнима с ролью орденского замка в структуре соответствущего города, за тем лишь отличием, что замок обычно представлял собой укреплённое здание, здесь же пояс укреплений здания охватывал, но не были эти здания собственно городом. Неслучайно эти бастионы с самого первого дня занимал не ополченец-горожанин, а профессиональный военный, которым гражданские гордились, но на которых он всё одно смотрел свысока. Охватывающая стена таким не полагалась.
Новоотстроенная при Фридрих-Вильгельме крепость стала базой курфюрстского флота и верфью (1679 г.), центром недолговечной Бранденбургско-африканской (колониальной) компании (1682 г.), наследницей орденского внешнеторгового флота, и краткого периода прусского каперства. Расцвет при Великом курфюрсте был недолог.

Столь же стратегическим и схожим по абрису было решение четвероугольной бастионной крепостцы Фридрихсбург , вставшей в 1657 г. в кольцо кёнигсбергских валов и контролировавшей выход в море: правящей династии ни к чему были повторения городских вольностей, сопутствовавших распаду орденского государства. Центром нового поселения крепость, построенная, во многом, силами бежавших от татарского набега крестьян, однако, не стала, крестьяне вернулись в родные края, а не осели у бастионов, так что уже при короле Фридрихе-Вильгельме I Фридрихсбург входит в городскую черту «Большого Кёнигсберга» (см.).