на суд общественности: градостроительная история, черновой вариант энциклопедической статьи о градостроительстве пруссии Опции

[prussak]

Предисловие

В градостроительстве, а равно и в политике, Восточная Пруссия – аллювиальная земля: и короли тут были “в” Пруссии, и население собиралось с бору по сосенке, и города, и государства... все изобретались вовне и привносились сюда чуть ли не готовыми, становились родными. Эксперимент повторялся неоднократно, орденом, герцогом, королём, народным советом, и каждый раз – с нового, чистого листа: места тут такие, наверное?.. Оттого и геометрическая правильность – и лёгкая потустороннесть восточнопрусского очарования, обещание личных свобод – и жёсткий патернализм, что вошли здесь в плоть и кровь и почву, стали неотъемлемой частью этой земли.

Призванный Крушвицким договором (Kruschwitz, 1230 г., ныне Крушвица), Тевтонский орден вторгся в завислинский “Кульмский лен” и сразу же закрепился: на переправе был основан Торн (Thorn, городские права с 1231 г., ныне Торунь), за ним последовали Кульм (Kulm, 1232 г., ныне Хелмно), Реден (Rehden, 1234 г., ныне Радзынь-Хелминьски), Грауденц (Graudenz, 1234 г., ныне Грудзёндз) и Мариенвердер (Marienwerder, 1234 г., ныне Квидзын). За считаные годы на карте появились 97 городов и почти полторы тысячи деревень – откуда сие?
Разве не было полутысячелетие после переселения народов временем повсеместного усыхания городов до деревень, деревень до пустошей? Разве не насчитывала Германия не более 40 городов, считая таковыми и остатки римских поселений, в стенах “не по размеру”, и посады, и слободы при замках новых феодалов? В одном лишь рыцарстве, страждущем небесного Иерусалима и незадолго до того потерявшем Иерусалим земной, видавшем воочию градостроительство Востока, причина этой небывалой урбанизации? Европа, действительно, многое взяла у Азии, но и самоё крестовые походы сложно представить без рывка, произошедшего дома: с середины XII века германское село впервые за столетия накормило страну; перешло к трёхполью, стало вывозить урожай и специализироваться (прежде каждый был и швец и жнец). Ценою сытости стала свобода оружного поселенца, лишь отказавшись от неё он стал архитипичным немецким крестьянином: переход от внутрисемейной, внутридеревенской автономии к хуторянину-торговцу, с караваном ходившему на ближние и дальние ярмарки, обеспечивала вооружённая княжья рука. Перекроив с IX века прежние общинные поля, закрепив их за поселянами, князья не преминули и закрепить крестьян на них, взяв себе заботы об их мирном труде. Они же обеспечили первоначальный рост пахотных земель, направляя корчевание лесов.
Результат не заставил себя ждать: к 1050 г. население более чем удвоилось (до 5 миллионов), к 1200 г. - ещё раз удвоилось, росли и невостребованные в собственном хозяйстве избытки урожаев, превращались в товар. Появились ярмарки, а там и ярмарочные города при бродах или у замков, с произвольно проложенными улицами и округлыми палисадами. Города доросли до собственных своих старых стен и выплеснулись вовне.
Некоторая правильность и осмысленность планировки города появляется лишь после XI века, когда градоустроение переходит из рук торговцев, разбивающих шатры своего каравана где им сподручнее, в ведение церковных и светских князей. Формы упорядочиваются, возгоняются к некоему абсолюту: в тот момент таковым является уличный торг, протяжённая широкая улица-площадь, тянущаяся через весь город (Мюнхен). Из редкой забавы лиц духовных (Мюнхен не даром в гербе несёт монаха: до XIII века на три монастырских поселения приходилось по одному княжескому и купеческому) градостроительство превратилось в целую отрасль права, проектирования и даже дохода, королей, городских корпораций и частных предпринимателей. В Германии 16 миллионов было уже до 3000 городов, причём закладка большинства пришлось на уже упомянутый XIII век. Оттокар Богемский основал более шестидесяти: один из них сразу нарекли Кёнигсбергом.

[Brutall]

prussak, интересно пишешь! Оценить историческую достоверность не могу, ибо мало что понимаю в градостроительстве, но видно, что проделана большая работа. И литературный стиль изложения хорош, так держать!

[prussak]

Орден продвигался этапами: заложив первые поселения Торна и Кульма, спустился вниз до Эльбинга/Эльблага; основав Балгу/Бальгу, получил в свои руки контроль над всем заливом и начал подготовку нового похода. В 1239-40 гг. рыцари подчинили Вармию (Ermland), Натангию (Natangen) и Бартен (Barten); для защиты от литовцев в начале XIV века устраивается по тогдашнему рубежу пограничная засека: Фридланд/Правдинск – Цинтен/Корнево – Бартенштейн/Бартошице – Ландсберг/Гурово-Илавецке – Велау/Знаменск – Растенбург/Кентшин. Прочие города провинций Натангии и Бартен возникли на полвека позже и не имели подобной засечной роли. Как ответ на восстание прусов выросли сильно укреплённые города Гейльсберг/Лидзбарк-Варминьски и Браунсберг/Бранево, один – кульмский и сельский, другой – торговый любский.
Закладку поселения на месте Кёнигсберга/Калининграда ещё в 1240е гг. предлагали любекские купцы, но осуществить её помешали восстания. Теперь же, после большого крестового похода 1255 г. и покорения Замландии, на переправе через Прегель, неподалёку от его устья был заложен замок. Первые горожане селились к северу от него, на территории будущего Штейндамма (Steindamm), но были разорены при втором прусском восстании 1260 г., лишь в 1286 г. состоялось возобновление Кёнигсбергского Альтштадта (Altstadt). Горожане, как и в первом случае, прибывали из Любека или через Любек, из Вестфалии, Нижней Саксонии, Померании и Мекленбурга, потому и градостроительная схема была единой, любской, и в Альтштадте, и в Кнейпгофе (Kneiphof): длинный рынок вдоль реки от одного конца города до другого, фланкируемый параллельными улицами по сторонам. Перпендикулярно им к рекам сбегали переулки, а зачастую и полновесные улицы, деля застройку на кварталы одинаковой ширины. В Лебенихте (Löbenicht) укосы холма вели к значительной иррегулярности.

Заселением городов занимались уполномоченные орденом “локаторы”, подбиравшие колонистов согласно заявленной цели устроения каждого конкретного города: торговцев, ремёсленников, крестьян, скотоводов, рыбаков, отводившего им наделы и поля - уже до начала подбора колонистов определялось, кому и где жить. Практиковалось приказное группирование по профессиям, в других городах происходившее стихийно. Проектирование города оставалось в руках орденских специалистов, о личностях которых нам ничего не известно, равно как и об орденских архитекторах; можно предположить лишь, что это были члены ордена, а не приглашённые, тем менее нанятые со стороны мастера – орден неохотно работал с наёмниками в сферах государственной своей ответственности.
Строительные команды, артели или ложи (bauwde). третьи в этом ряду, действовали согласно мариенбургскому Экономскому своду (Marienburger Treßlerbuch), по выданному им плану и детально разработанным строительным правилам, независимо от локаторов и набранных ими поселенцев: участие тех в возведении городов было минимальным и сугубо исполнительским - за единственным исключением в Прейсиш-Голланд/Пасленк, поселении голландских колонистов, возведённом по голландскому же обычаю. Прочие города такой однородности колонистов не знали, потому и не учитывали их каких-либо особенностей (Фридрих II сохранил эту традицию).
Постоянно действующие ложи и артели прославились как строители соборов по всей Германии, XI-XII века – период их расцвета (некоторые, например, кёльнская, существуют по сей день); следует счесть, что орденские власти привнесли или привлекли их в Пруссию. Замечательным тому свидетелем была резиденция епископа в Гейльсберге/Лидзбарке Варминьском (1350–1372 гг.), с квадратным главным корпусом длиной и шириной в 39 м и описанным галереей-клуатром двором в 11 х 12 м: не было ничего менее преспособленного к снежным прусским зимам, как открытые эти галереи, с дверьми, непосредственно ведшими в помещения! Лишь ранние замки (Балга/Бальга, 1239 г.) отличал учёт требований местности, поздние, напротив, нарочито игнорируют их, словно утверждая свою инакость от условий этой земли. Вероятно, именно искусственность, видимая рукотворность и нездешнесть этих форм прибавляла им привлекательности – человек доказывал свою богоугодность творчеством, и вот уже соборные строительные ложи берут себе символом правильный пятиугольник, в природе не встречающийся.

[prussak]

Артели выступали зодчими, но градостроителями они не были; принято считать, что орденские строительные ложи насчитывали порядка 30 мастеров разных профессий, с соответствующим числом подмастерий и рабочих: на строительстве замка в Лабиау (Labiau, городские права с 1642 г., ныне Полесск) в 1386 г. 544 рабочих копали котлованные рвы. Весьма вероятно, что орден, отбиравший своих колонистов “по пригодности”, мастеров-строителей также приглашал лишь проверенных, заработавших свои звания в строительных ложах метрополии – пока не подросли собственные свои кадры.
Подобный подход к организации строительства сохранился до самых последних дней ордена и пережил его: последний магистр Альбрехт подписал Строительный регламент (Dienstordnung fьr den Baumeister), предписал порядок ведения строительства, торгов и подрядов, обязал вести понедельную документацию строек, сохранявшуюся ещё и до войны. Так нам стали известны имена зодчих, каменщиков, плотников, кузнецов, стекольщиков, гончаров, маляров – вплоть до подсобных рабочих. Главноначальствующим на казённой стройке назначался комендант орденского замка (Oberburggraf), каждодневный же контроль принадлежал кастеляну (Hausvoigt) – исполнительская же и проектная часть, по испытанной орденской традиции, лежала в ведении руководителя строительной колонны, лица высокопоставленного и вполне автономного, а также осведомлённого о течениях и стилях других стран. Известны рабочие поездки орденских зодчих из Кёнигсберга для ознакомления с достижениями зарубежных государств.
В цехах зодчие не состояли, напротив, находились с ними в напряжённых отношениях.

Строительный контроль ордена определял не только план города, но, в значительной степени, и его домов. Начинаясь от рынка, все меры, большие и малые, от улиц до домов и кварталов основываются на едином модуле, на “владетельном копье”: средневековый этот принцип приказывал содержать улицы такой ширины, чтобы рыцарь, по ним проезжая, концом копья не касался бы стен. В “природных” городах это правило обосновывало снос прилепившихся к фасадам пристроек; в новозаложенных – определяло ширину ещё не построенных проездов. Так, во Фридланде/Правдинске ширина улиц и участков совпадают и равняются 30 футам (8,64 м), глубина участка троекратно превосходит ширину и равна 90 футам (25,93 м), а сторона города вдевятеро превосходит глубину участка, то есть 810 футов (233,38 м) – очевиден троичный мотив, посвящение города через пифагорейские гармонии в средневековом изложении. Сходны взаморазмеры и в других городах: в Норденбурге/Крылово город первоначально занимал прямоугольник в 300 х 150м (рынок: 28 х 52м), в Гердауэне/Железнодорожном рынок занимал четырёхугольник в 90 х 120м. В Кёнигсберге/Калининграде средний участок был те же два кульмских прута или 30 футов шириной и четыре-пять прутов длиной (17,20–21,50 м), что меньше, чем в иных городах. Бывали дома и шире, в 10–12 м, в общем же дома Восточной Пруссии были уже по фасаду, чем их современники в метрополии: любские дома в среднем насчитывали до семи осей по фасаду, тогда как в Восточной Пруссии превалировали три, редко четыре.
Дополнительно городские участки различались по величине на “целые дворы” (Erbe), половинные, в 5–7 м, и “будки” (Bude) по переулкам. Половинные участки возникали как результат наследственного деления участков полноразмерных, когда, как и было принято по всей Германии до конца XIII века, дома делились между собственниками не поэтажно, а по вертикали. В орденской земле этот обычай задержался и позднее, мы находим подобное и в Эльбинге/Эльблаге, и в Браунсберге/Бранево и в Кёнигсберге/Калининграде. Позднее, очевидно, такие неудобные участки вновь сливались с соседними, что вело к разнообразию длин фасадов. Кварталы обыкновенно вмещали 10–15 домов.
Впрочем же одинаковость фахверкового модуля во франконской нижненемецкой традиции, с некоторыми лишь изменениями, объяснимыми требованиями климата – их вплоть до мировой войны можно было найти по деревням – могла вести и вела к типовому строительству, и, вероятно, использованию элементов заводской или, в те годы, мастерской готовности. Подобное мы найдём и в российских крепостях, рубившихся по шаблону, с башнями, пряслами, избами и банями, и сплавлявшихся плотами по княжьему повелению. Их российским аналогом был бы Свияжск.
Первыми капитальными строениями что в Пруссии, что в России, становились церкви, даже до замков. Им зачастую отводилась роль цитаделей – оттого и пояса бойниц у карниза, оттого и подчёркнутый их размах, намного превышавший повседневные потребности небольших приходов. За ними в кирпиче строились дворяне и духовенство, позднее и зажиточные горожане – но ещё в XV веке количество каменных домов было так мало, что прозвание “Steinhaus” часто служило достаточным адресом. Впрочем же Восточная Пруссия и до самых своих последних дней оставалась деревянной и горела столь же часто, как и Москва; вплоть до XX века строительная газета („Ostdeutsche Bauzeitung“) отдельно сообщала о пожарах городов, селений и поместий – и колонка та не пустовала!
Высота дома не превышала 30 футов до карниза; более высокие требовали дозволения магистрата.

[meteor]

... Так, во Фридланде/Правдинске ширина улиц и участков совпадают и равняются 30 футам (8,64 м), глубина участка троекратно превосходит ширину и равна 90 футам (25,93 м), а сторона города вдевятеро превосходит глубину участка, то есть 810 футов (233,38 м) – очевиден троичный мотив, посвящение города через пифагорейские гармонии в средневековом изложении. Сходны взаморазмеры и в других городах: в Норденбурге/Крылово город первоначально занимал прямоугольник в 300 х 150м (рынок: 28 х 52м), в Гердауэне/Железнодорожном рынок занимал четырёхугольник в 90 х 120м. В Кёнигсберге/Калининграде средний участок был те же два кульмских прута или 30 футов шириной и четыре-пять прутов длиной (17,20–21,50 м), что меньше, чем в иных городах. Бывали дома и шире, в 10–12 м, в общем же дома Восточной Пруссии были уже по фасаду, чем их современники в метрополии: любские дома в среднем насчитывали до семи осей по фасаду, тогда как в Восточной Пруссии превалировали три, редко четыре....
...
Высота дома не превышала 30 футов до карниза; более высокие требовали дозволения магистрата.

Однако, интересная цифирь! Вероятно, специальная литература и периодика по архитектуре и строительству из Германии прямо повлияла на создании строительных правил в 19 веке в Лифляндской губернии Российской империи. Так в Риге действовали ограничения: высота каменных зданий не должна была превышать 21,3 метра, а высоте деревянных зданий не выше 8.54 метра.
Гармония бульварного пространства Риги определяется арифметическим раскладом: 21.3 м(ширина бульвара) x 21.3 м (высота шестиэтажных домов)

[prussak]

Однако, интересная цифирь! Вероятно, специальная литература и периодика по архитектуре и строительству из Германии прямо повлияла на создании строительных правил в 19 веке в Лифляндской губернии Российской империи. Так в Риге действовали ограничения: высота каменных зданий не должна была превышать 21,3 метра, а высоте деревянных зданий не выше 8.54 метра.
Гармония бульварного пространства Риги определяется арифметическим раскладом: 21.3 м(ширина бульвара) x 21.3 м (высота шестиэтажных домов)

возможно, хотя и не напрямую: города империи равнялись на столицу, а столица именно эту высоту имела в карнизе зимнего дворца. дворец строил растрелли и строил его в той высоте, к которой привык в западной европе - возможно, что эта привычка объясняется именно той, средневековой меркой.

[meteor]

... столица именно эту высоту имела в карнизе зимнего дворца. ..

боже, как удивителен мир!

[prussak]

По заселении города локаторы становились наследственными старостами (Erbschulze), собственноручно подбирали себе товарищей-консулов (Consuln, Kumpanen, Schöppen) – а буде их род пресекался (иногда уже и до того), горожане начинали избирать себе старост и бургомистров сами, обычно через посредство гильдий, выставлявших своих ратманов. Почти повсеместно подобная смена властного принципа приходится на середину-конец XIV века:
• Алленбург/Дружба, городская привилегия 1400 г. сразу оговаривала подобный переход
• Велау/Знаменск, первая половина XV века
• Гейльсберг/Лидзбарк-Варминьски, 1450
• Крейцбург/Славское, 1351
• Фишгаузен/Приморск, 1305
• Цинтен/Корнево, 1399
Города, привелегированные позже (Тильзит (Tilsit, 1552 г., ныне Советск), Домнау/Домново), сразу получали выборных глав. Эти старосты и их 4-8 советников, в зависимости от собственной величины города, избирались пожизненно, для вящей независимости: выборы их не могли не превратиться в кооптирование гильдейских мастеров и прочих городских патрициев, массы горожан вовсе не затрагивая. Иногда дополнительным органом при магистрате служили и до 8-12 депутатов (Тильзит/Советск).

Из благоустройств стоит особо отметить орденские мельницы, что обеспечивали горожан свежей водой: во Фридланде/Правдинске хроники 1400-х гг. сообщают об обязанности горожан чистить лотковые камни, по которым с мостовых стекала подведённая в город из мельничного пруда по деревянным трубам вода.

Подобным обычаем Тевтонским орденом в XIII веке заложены десять городов; в XIV, вплоть до 1410 и сражения под Танненбергом – 43; с Танненберга до Второго торнского мира в 1466 г. – три; от 1466 г. до секуляризации в 1523 г. – ни единого.

Ослабление орденской власти, восстания горожан, и, наконец, секуляризация Пруссии нашли своё отражение в размывании чёткой градостроительной картины; маньеризм, узорочье и помпезность брали верх над целесообразностью. Как и в позднем Риме, профили улиц начали заужать, а переулки, ведшие ко службам – застраивать, зато площади стали без меры расти: вряд ли орден заложил бы в Гольдапе рынок такого размера, что на нём, при сохранении общей двухуличной схемы, с лёгкостью разместились и ратуша, и почтамт, и суд, и церковь! Впрочем, даже и ему далеко до рынка Маргграбовы (Marggrabowa, 1560 г., ныне Олецко), занимавшего – во всё том же “орденском” архетипе! – 7 гектаров.
Жилое хозяйство выявило отчётливую тенденцию к расслоению: участки, прежде столь регулярного размера, принялись делиться, распространились половинные. Дома полезли на крепостные стены; крепостные рвы тогда же начали делить на участки и засыпать; новые укрепления если и строились, то не были ему полноценной защитой! Разве счесть таковой валы и бастионы, что во время Тридцатилетней войны по совету Густава Адольфа шведского с 1626 г. окружили Кёнигсберг/Калининград? Охватив по неосознанной, видимо, орденской традиции, не только три города, но и поля и городские предместья, они не вызваны были потребностью прикрыть и приютить беженцев или хотя бы обеспечить провизией при долгой осаде. Размах превышал и финансовые, и военные возможности города, периметр кёнигсбергского укрепления городская милиция не могла бы удержать самостоятельно, а потому нуждалась бы в сильном союзнике – например, в шведском корпусе. К 1640 г. насыпи были готовы не более чем наполовину; во время Семилетней войны 1758 г. и наполеоновских войн 1807 г. они были блистательно бесполезны – если не счесть такой пользой сохранение задела под будущий парковый пояс, ставший отличительной чертой Кёнигсберга/Калининграда последующих столетий.

Выросшая в те годы Кёнигсбергская аггломерация не имела единых планировочных установок, как и врообще межгородское планирование не имело места в Германии до начала XX века (Zweckverband). Впрочем, новая округлая форма совпала с радиально-лучевой структурой новых внешних районов города.
Другим новым элементом городской структуры сталм противопожарные (Ластади/Lastadie, Трангхейм/Tragheim) и водоотводные (Форштадт/Vorstadt) каналы, опоясывавшие отдельные кварталы, так что некоторые из них получили прозвища "Венеции" иил "Голландии".

Беспокойный период становления герцогства закончился Краковским миром с Польшей в 1525. Государство обратилось ко внутренним резервам и нашло их на востоке провинции, где ещё в начале XVI века царила непролазная чаща. Герцог Альбрехт начал селить здесь колонистов из Литвы, где в те же годы ввели крепостное право – своеобразное повторение истории, ведь и первые кульмские колонисты бежали от крепостной зависимости в метрополии, не менее своеобразная компенсация территорий, утерянных по второму Торнскому/Торуньскому миру (1466 г.). Первые орденские поселения тут были уже утрачены; неизвестно, какой формы придерживались деревни прусов и придерживались ли вообще – немецкие хроники подчёркивают только их иррегулярность. Кульмские деревни, обычно уличного замкнутого типа, ставились независимо от них (хотя зачастую и по соседству) и, с течением времени, поглощали их. К планомерному заселению сельских областей Пруссия перешла, однако, лишь после секуляризации; старостам и градоначальникам было поставлено в обязанность привлекать колонистов, межевать поля, расчищать леса. В XVII веке наметился рост числа переселенцев, вскоре оборванный татарскими набегами 1656-1657 гг. – до того герцогство успело прирасти ещё и голландцами, бежавшими Карла V и поселившимися в Прейсиш Эйлау/Багратионовске, Кёнигсберге/Калининграде (переселенцы 1543 г.) и у ранее прибывших соплеменников (Прейсиш-Голланд/Пасленк, переселенцы 1556 г.); мазовцами, с 1466 селившимися на юге.

При подобном заселении неверно было бы ожидать единообразия, к XVII веку Восточная Пруссия знала и яркие многосоставные литовские клети, с подфронтонными верандами, зашитым досками стоймя, их же рыбацкий вариант, сведённый к единому объёму под общей крышей; мазурские дощатые дома, похожие на литовские, но одноцветные, где веранды зачастую превращались в плоские ниши саксонского образца, а зашивка фронтона блистала величайшей гаммой углов наклона досок; замбийские, натангские и бартские дворы, с обилием открытого фахверка во фронтонах, такими же неглубокими нишами по торцам, как в Мазурии, и ещё более скупой раскраской; вармские, с исключительно глубокими верандами, как встроенными в домовой объём, так и пристроенными к нему, причём по нескольким сторонам; оберландские, мариенбургские и эльбингские, такие же дощатые, но в два этажа и с глубокой лоджией по продольной стороне, с развитым рисунком фахверка во фронтоне.

[prussak]

Из деревень вырастали к XVI-XVII веку города, первые "естественно выросшие" города провинции – подчастую их предшественницами были даже не одна, а несколько деревень или посадов:
• Ангербург/Венгожево)
• Бартен (Barten, 1628 г., ныне Барчианы)
• Гольдап (Goldap, 1570 г.)
• Инстербург (Insterburg, 1541–1583, ныне Черняховск)
• Йоганнисбург (Johannisburg, 1451 г., ныне Пиш)
• Лабиау (Labiau, 1642 г., ныне Полесск)
• Лёцен (Lötzen, 1612 г, ныне Гижицко)
• Либштадт (Liebstadt, 1490 г., ныне Милаково)
• Лик (Lyck, 1669 г., ныне Эльк)
• Маргграбова/Олецко
• Ортельсбург (Ortelsburg, 1616 г., ныне Щитно)
• Прейсиш-Эйлау (Preußisch Eylau, 1585 г., ныне Багратионовск)
• Тильзит/Советск.
Лишь шесть городов заложены в XVI веке вновь, в XVII веке и того меньше – лишь два. Им присущи более сложные планировки, ведь за повышением ранга деревню немедленно ожидало расширение. Так, Инстербург/Черняховск вырос из орденского замка, торгового посада при нём, колонистской и прусской деревень. Дорога из Кёнигсберга, прихотливо извиваясь, здесь спускается к переправе через Анграпу, образовав на хребте возвышенности линейный Старый рынок: его до-городская северная сторона и замковый посад иррегулярны, но уже южная, заложенная в новом звании, квадратными кварталами задаёт направление всех последующих городских улиц. Неудивительно, что и ратуша строится именно в этой части города; её расположение в ряду прочих зданий можно объяснить более древним, до-орденским, западногерманским градостроительным типом – но можно счесть и симптомом падения городской организованности позднего ордена и герцогства.

Альбрехт, юность проведший в Нюрнберге, зовёт ко двору опытных художников и учёных с юга метрополии, компенсирует недостаток их собственным вниманием к строительству и технике; завязав дипломатические и торговые связи с Голландией и Рейнландией, он привлекает и тамошние силы: из Амстердама прибыли мастера кирпичных дел и орнаментики. Архитектура, живопись и скульптура процветают при первом герцоге.
Им закладывается собрание увражей и макетов, законтрактованного в Нюрнберге придворного живописца Криспина Герранта (Crispin Herrant) он просит привезти чертежи и виды построек “в итальянском духе”, а придворного зодчего Фридриха Нусдорфера (Friedrich Nußdörfer), верховного строителя герцогства и кёнигсбергского замка, снять чертежи важнейших новых зданий юго-западной Германии и Голландии. Стилем герцога был ренессанс, но не забывал он и об орденской старине – последовавшему за Нусдорфером Кристиану Гофману (Christian Hoffmann) прямо предписывалось обследовать Мариенбург (Marienburg). Затем должность, по рекомендации венценосных собратьев (консультировали герцог Вильгельм клевский, Филипп гессенский и Мориц саксонский) в 1555 г. перешла опять к нюрнбержцу, Кристофу Рамеру или Рёмеру (Christoph Ramer/Römer). Тому наследовал сын Давид, объездивший Францию и Венецию и скончавшийся в 1605 г. Вторым по рангу был шваб Бартель Фогт (Barthel Voigt), до 1551 г.; крепостным строительством заведовал известный тюрингец Андреас Гессе (Andreas Hesse).

Пусть строительство не всегда отвечало замыслам герцога, а богатство исполнения отставало от прочих германских владений – оно принесло ему славу «строителя на троне», к которому не стеснялись обращаться и граф Горка, и герцог Лигница, и польский король. По смерти Альбрехта династическая слабость превратила Пруссию в своеобразную дворянскую республику, где власть принадлежала коллегии Верховного совета (октябрь 1566 г.). Благоприятной для градостроительства такую ситуацию не назовёшь; лишь новая конституция курфюршества (1661 г.) положила ей конец.


конец главы