Привет! Крайне редко появляюсь на этом форуме, но рад, что старые друзья ещё тут помнят-))))
Семейство Симпсонов и Георгенбург неразрывно связаны. Теперь же всё их наследие разделилось на инь и ян. Блеск и запустение у одного забора...

Эту фотографию "раскусил" ещё полтора года назад. Мужики позируют рядом со сгоревшим отелем "Монополь" на Гинденбургштрассе, ныне Ленина. Существует и второй кадр с их участием.

При немцах на этом пьедестале стоял памятник Германии и совсем не там, а над долиной стрелков.

Это не благоустройство, это варварство. Если кто не в курсе, то:
В декабре в Черняховске активизировался снос старых немецких зданий без обсуждения с общественностью. Это в копилку к Уланским казармам и казармам на Тухачевского. Сдаётся мне администрация хорошо греет руки на старом немецком кирпиче. Вместо того, чтобы восстанавливать культурное наследие, а потом уж говорить о толпах туристов, решили всё разрушить под корень.

Да, да, город преображается... Как же тогда назвать то, что происходит за забором? Или не видно, да и ладно? Уланские казармы лишь один из многих примеров дестроя в 'преображающемся" городе https://www.facebook.com/eugene.a.stewart/m...amp;pnref=story

На глаза попалась фотография ул. Суворова на которой еще можно наблюдать дом носивший номер №14 по Albrechtstrasse. Это двухэтажка прямо в центре снимка.

Воспоминания беженки

Insterburger Brief 1/2 1985
40 лет назад в нашем доме случилась большая беда – бегство от огромной орды вторгшихся советских войск. Это стало следствием абсурдных сдерживающих приказов всемогущего комиссара обороны, Рейха Эрика Коха. Любые подготовительные меры для эвакуации были строго запрещены и расценивались как “пораженчество”, грозя смертной казнью. Тем не менее, находились смельчаки, такие как бургомистр доктор Герт Вандер в Инстербурге, который полагаясь на молчание своих сотрудников смог подготовить эвакуацию общин района. Поскольку подготовка к “Дню Ноль” велась в тайне, не всё прошло гладко и на своём пути эвакуируемое население сталкивалось с неисчислимыми бедствиями, становившимися особенно горькими для женщин с маленькими детьми. Герта Бубат из Георгенбурга впоследствии записала воспоминания о своём пути из дома…


БЕГСТВО С РОДИНЫ

19 января 1945 года. Сегодня в 7 часов утра поступил приказ об эвакуации, который мы ждали начиная с 13 января, когда началось советское наступление и в Инстербурге стал отчетливо слышен ураганный огонь.
Моя сестра Фрида и я каждое утро, с тех пор, как прекратилось автобусное сообщение, отправлялись в Инстербург на грузовике полевой почты, расположившейся в Георгенбургской Народной школе и узнали об этом на своих рабочих местах. Сестра работала на военной подстанции, а я была задействована в районном сельском хозяйстве. Поскольку наш бургомистр (доктор Герт Вандер) воспользовался тремя месяцами военного положения для эвакуации из города всех ненужных жителей, то окончательная эвакуация должна была пройти упорядочено.
Несмотря на отдельные воздушные налёты и огонь зенитной артиллерии мы обе решились нанести визит в нашу Георгенбургскую квартиру, расположенную в 3 километрах от города, чтобы забрать предусмотрительно собранные для “отъезда” вещи, снабдить остававшихся в сарае кур достаточным кормом и привести всё в порядок. Что за оптимизм!
Утром появилась пехота с панцерфаустами. Поскольку мы уже три месяца жили в прифронтовой области и питали огромное доверие к нашим солдатам и руководству, то всё происходило без особого страха и спешки. В полдень мы двинулись в путь.
Между тем, мы, работники районного сельского хозяйства, получили заверения в том, что нас заберут во второй половине дня. После обильного и продолжительного обеда – в течение многих недель устраивавшегося прямо на работе – подъехал трактор с прицепом, в котором были оборудованы скамьи. Он должен был вывезти нас как можно скорее из ставшего очень беспокойным города.
Воздушные налёты и сыпавшиеся с неба осколки зенитных снарядов заставляли нас снова и снова пригибать головы. Час спустя мы прибыли в поместье Прегелау (владелец Йеван, ныне Ушаково, Черняховского района), где произошла наша первая остановка. Там мы были встречены в высшей степени гостеприимно, хотя его жители были заняты собственными приготовлениями к отбытию. Вечером, пущенным по кругу шампанским (оказалось, что у помещика был день рождения), мы навсегда попрощались с родиной; хотя осознание этого явилось к нам гораздо позже.
Мы совершенно спокойно переночевали там до следующего утра, потому что чувствовали себя – в 25 километрах западнее Инстербурга – почти в безопасности. Но некоторые наши коллеги торопили с отправлением. Поэтому мы начали готовить военный трактор к дальнейшему пути в сторону Кёнигсберга. Ближе к вечеру, 20 января, мы прибыли в столицу провинции и вскоре добрались на общественном транспорте до железнодорожного вокзала. Мы недолго ждали там поезда на Эльбинг. Здесь следует отметить, что в ходе мер по эвакуации, начавшейся в октябре 1944 года, часть инстербургского сельского населения из районов к востоку от дороги на Тильзит должна была направляться в район Морунген. И вот теперь нашей целью также стал этот город. Посему в Гульденбодене (пол. Богачево) мы должны были сделать пересадку, прождав там нужный нас поезд 4 часа. Близость фронта была отчетливо слышна. Утром в воскресенье, 21 января, около 3 часов мы наконец достигли Морунгена где нашли тёплую общую квартиру и наших заботливых коллег.
Но там мы попали из огня да в полымя: Тем же вечером поступил приказ об эвакуации и этого города. Поскольку поезда больше не ходили, то на грузовиках и автобусах вывозили сначала женщин с детьми. Для всех остальных прозвучал клич: “Каждый проявляет личную инициативу!”
На следующий день, 22 января, нам (примерно 25 человек) представилась возможность покинуть Морунген на фургоне вермахта. Тем не менее, мы проехали по заснеженной дороге всего 17 километров, приехав в Либштадт (пол. Милаково). Удивительно маленький городок в зимнем одеянии. Но мы недолго любовались его красотами, поскольку времени на отдых не было и нужно было действовать: мы очень быстро уяснили, что столь большая группа не сможет поймать транспорт и поэтому разделились на группки поменьше (2-3 человека). Мне и моей коллеге Улле сразу повезло: нас посадили в легковую машину, ехавшую в составе обоза. Однако, оба солдата согласились подвезти нас лишь на 3 километра до поместья Корнейен (или как-то так), но обещали подобрать на следующий день. Ночевать нам пришлось в вагончике, через чью прохудившуюся крышу мы наблюдали за звездами. Мы страшно замерзли лёжа на соломе. Дом и конюшни были переполнены ранеными и беженцами. На большой господской кухне мы немного помылись и согрелись горячими напитками.
Во вторник, 23 января, в 4 часа утра мы были уже в пути. С многочисленными остановками, в темпе улиток, мы ехали в направлении Браунсберга. Пропитание получали на полевой кухне. Лишь к 16 часам мы достигли намеченной цели. Наши двое солдат получили, в виде исключения, разрешение доставить нас с нашим багажом – с которым мы покинули Морунген – до ближайшей железнодорожной станции, после чего должны были отправиться на фронт в направлении Кёнигсберга. Случилось так, что нам снова повезло. На привокзальной площади стояла легковая машина без горючего. Её водитель буквально атаковал “наш” автомобиль и стал просить солдат дать ему бензина. После некоторых раздумий они дали ему 5 литров с условием, что он довезёт нас до Вислы. Итак, мы сидели в небольшом DKW вместе с водителем и ещё тремя другими людьми с багажом на шее. Снова и снова наш автомобиль застревал в глубоких колеях, оставленных грузовиками. Тогда мы должны были выходить и толкать его. Наши опасения, что таким образом от нас хотят “отделаться”, слава Богу, не подтвердились. Как выяснилось во время поездки, это оказались поляки, которые уже давно находились в пути. Усталый и нервный водитель, страшащийся, что двигатель снова заглохнет, моментально засыпал при каждой вынужденной остановке и как только движение возобновлялось его приходилось грубо будить.
Примерно в 10 километрах от Эльбинга мы были удивлены большому количеству армейских грузовиков двигавшихся нам навстречу. На наш вопрос нас ответили, что советские танковые клинья прорвались к Эльбингу. Итак, пришлось снова возвращаться в Браунсберг. Нас всех охватил ужас: Окружены. Неужели это конец? Около 9 часов вечера мы прибыли на вокзал Браунсберга. Поляки поехали дальше. Вокзал оказался переполнен. Взгляды людей были безучастными и апатичными. У входа, на дорожных сумках, лежал мёртвый ребенок с которым его мать так и не смогла расстаться. Мы осторожно пробирались мимо лежавших на холодном, покрытом мокрым снегом, каменном полу людей, найдя себе пристанище на узком краешке стола в зале ожидания. Там мы просидели в полусне примерно до полуночи, когда внезапно объявили, что вокзал необходимо освободить из-за возможного нападения противника. Мальчики из Гитлерюгенда стояли вместе с санями на привокзальной площади и помогали перевозить тяжелую поклажу в неотапливаемый кинотеатр, куда нас направили. Там, на складных стульях, мы встретили следующий день. После этого нас отвели в закрытый детский сад, где о нас позаботилось NSV (организация Национал-социалистической народной благотворительности) и снабдило пропитанием.
В среду, 24 января, мы озадачились вопросом, что делать дальше. Нам стало известно, что железнодорожного сообщения больше не существует, а советские танки уже замечены около вокзал Браунсберга. МЫ обе решили, что должны наудачу попробовать идти пешком. Мы хотели отправиться в Кёнигсберг, а оттуда через Пиллау спастись морем. Это казалось нам единственным выходом. Сначала все наши попытки двигаться вперед автостопом терпели неудачу, но затем остановился трактор с открытым прицепом. Водитель поначалу не хотел брать нас, но наконец позволил забраться на прицеп, хотя в его кабине было достаточно свободного места. Тем не менее, мы были счастливы и благодарны ему. Наши одеяла не спасали от ледяного ветра и мороза в -25 градусов.
В Кёнигсбергском Понарте наша поездка закончилась, поскольку водитель – поляк – поехал дальше в другом направлении. Судьба снова оказалась к нам милостива: нам повстречались конные сани. Мы залезли в них и разговорились с двумя их пассажирами. Один из них, адвокат из Кёнигсберга, сразу раскритиковал наш план добраться до Пиллау и там сесть на судно. В Пиллау по крайней мере 30000 беженцев напрасно ждали отплытия. Он рекомендовал нам попытаться сделать это из второй гавани, откуда накануне его жена с детьми смогли выбраться. Он благосклонно пригласил нас в свою квартиру, накормил приготовленным еще его женой обедом и после того, как мы основательно помылись, проводил почти до самой гавани, так как это было ему по дороге. И опять нам повезло: без каких-либо проблем мы поднялись на борт грузового судна, которое, кажется, называлось “Леда” (Leda). При этом никто не потребовал у нас разрешения, как это произошло бы за день до этого. Около 17 часов судно отчалило от пирса. Без остановки мы прошли мимо Пиллау в открытое море. С нами на борту находилось около 250 человек. Продовольственное снабжение было хорошим, для детей приготовили молочную кашу, а остальным фрикасе из телёнка с хлебом. Ночью сильно похолодало, несмотря на накрытый брезентом люк. В полночь я снова поднялась по трапу на палубу. Начался шторм, луна и звёзды то и дело выглядывали из-за облаков, отражаясь в высоких волнах. Несмотря на тяжесть ситуации это зрелище подняло мне настроение.
Ранним утром четверга, 25 января, опустился густой туман. В качестве меры предосторожности капитан приказал встать на якорь в открытом море. Спасибо этому человеку, который излучал столь много уверенности и доверия, что даже самые боязливые и измученные морской болезнью люди вновь успокаивались и занимали свои места под палубой. Около полудня мы без происшествий достигли Свинемюнде. Там мы узнали, что перед нами было потоплено три небольших судна. В тумане и во время шторма они сбились с курса и наскочили на мины. Наше транспортное судно оказалось первым добравшимся невредимым до померанского побережья. В ходе устроенной гросс-адмиралом Дёницом спасательной акции.
Остаётся лишь добавить, что на всём пути бегства нам несказанно везло: Во время отъезда из Инстербурга утром 19 января город бомбили и он горел. В понедельник 22 января советские войска захватили наш родной город. Морунген враг взял на следующий день после нашего ухода оттуда. Также мы избежали смерти в море от бомб, мин и огня. Кому еще так повезло в те драматические дни?
Герта Бубат.

Insterburger Brief, 5/6 1972

БЕЛИЛЬНОЕ ПОЛЕ


Глядя на некоторые весенние фотографии можно предположить, что наша Ангерапп представляла собой грозную силу, поскольку запечатлённые на них ледяные торосы выглядят весьма внушительными. Но такие бедствия, как паводковые воды и ледоход, мы, к счастью, испытывали не чаще раза в год. В остальное время наша Ангерапп была очень спокойной и безвредной рекой, приносившей радость и умиротворение.
Жители старой части города, в районе Альтер Маркт, по-прежнему с любовью вспоминают Белильное поле на правом берегу реки. Оно представляло собой раскинувшийся напротив Лютеркирхи луг. На его окраине, прямо на берегу реки, стоял белильный домик. Простое строение, всегда чисто выбеленное известью под кроной высокого дерева. Домик отражался в водах реки и являл собой желанный сюжет для художников и фотографов.
В дни моей юности до Белильного поля можно было добраться только летом, поскольку тогда не существовало еще постоянного арочного моста. Кривоватые деревянные мостки в районе Водного переулка (Wassergasse) возводились только в том случае, когда уже исключалась возможность всякого паводка.

Объявление о том, что “Белильная дорожка” построена, становилось настоящим праздником для молодёжи из близлежащих районов. Клич “Строят дорожку!” распространялся с молниеносной скоростью, так как все стремились попасть на ту сторону. К великой досаде плотников мы оравой окружали стройплощадку. Когда же мостки, наконец, достраивались, каждый из нас первым стремился пробежать по ним.
Но не только дети радовались “Белильной дорожке”. Домохозяйки также были счастливы возможности должным образом придать “сияющую белизну” своему белью.
Сама процедура стирки, которая по сравнению с нынешними возможностями была в высшей степени утомительным процессом и проводилась, главным образом, в домашних условиях. Посему домохозяйки или, как это было в богатых семьях, прачки и горничные, при первой возможности несли через мостки на Белильное поле тяжёлые корзины с бельём.
Само Белильное поле, по всей видимости, принадлежало городу, который сдавал его в аренду с условием содержания и надзора над ним. В мои времена им заведовала Каролина Подцун (Podzun), которую все ласково называли маленькой Каролиной. Она распределяла участки и собирала плату за их использование. Её постоянным местом жительства был Белильный домик под кронами старых деревьев. В полдень там собирались домохозяйки, прачки и горничные, чтобы получить принесенный детьми обед. Сдобренная весёлыми сплетнями стряпня казалась вдвойне вкуснее. Смеха и аплодисментов было хоть отбавляй, если конечно развешенная перед всеобщим взором масса белья давала для этого достаточный повод.
Стирка на этом не заканчивалась. На зеленой траве раскладывалось белье и смачивалось водой. Если это было необходимо, то оно оставалось там на ночь. В этом случае его необходимо было охранять. Служанки были этому только рады. В разгар лета ночи были короткими и тёплыми. С другой стороны у каждой девушки был друг, охотно составлявший ей компанию во время ночной бельевой стражи.
Утром бельё собиралось и споласкивалось в реке, чтобы затем снова просохнуть под солнечными лучами. При определённых обстоятельствах оно полоскалось несколько раз. Во время этого процесса наличие детей поблизости не приветствовалось, поскольку мы с удовольствием плескались на мелководье, поднимая при этом песчаный грунт. А разве кому-нибудь мог понравиться песок в своей только что постиранной одежде? Но времяпрепровождение на Белильном поле в дни стирки дарило нам, детям, пёстрые переживания, которые мы с радостью делили не только со своими семьями, но также и родственниками и друзьями.
Как я уже говорила, наша Ангерапп, несмотря на свои ежегодные наводнения, была рекой благонравной и безвредной, хотя и здесь не обходилось без исключений. Я помню, как однажды, в разгар лета, случилось серьёзное наводнение. Оно привело к тому, что речной поток смыл купальню Флора, находившуюся около ледового подъемника городской пивоварни. К несчастью посетители купальни находились внутри, когда их увлекло течением. Но с ними ничего плохого не случилось, поскольку их вытащили подоспевшие на лодках рыбаки ещё до того, как саму купальню остановил автомобильный мост на Театрштрассе. “Белильная дорожка”, естественно, стала главной жертвой наводнения.
Жителям Белильного домика, когда отсутствовали мостки и не было возможности переправиться на лодке на другой берег, были вынуждены отправляться в город за покупками или по делам по окружному пути через гору Крушкенберг и автомобильный мост у Театрштрассе.
Кстати, Крушкенберг (перед земельным участком и предприятием Якстейна (Jakstein) у подножия Прегельтора) имела определенное историческое значение: тут покоилась жена инстербургского священника Аннхен из Тарау, которой Симон Дах посвятил знаменитую в Восточной Пруссии песню, которую поют и будут петь в будущем. Эта Анхен пережив первого мужа, пастора лютеранской церкви, еще дважды была замужем за его преемниками. Впрочем она пережила и третьего мужа. После этого, окончательно став вдовой, она жила в большом доме, в начале Прегельштрассе, там, где позднее появилась школа для девочек, называвшаяся в наши дни школой Вильгельма Йордана.
Доступ на правый берег Ангерапп, а вместе с тем и к Белильному полю, был упрощён лишь после того, как в двадцатые годы был построен арочный мост напротив Лютеркирхи. Наряду с Белильным полем он открыл путь к отведенной под застройку территории “Ангераппских высот”, на северном берегу нашей реки. Здесь было построено множество одноквартирных домов и разбит ряд прекрасных садов. Но все они были построены на возвышенности, поскольку даже после выпрямления русла реки никто не был уверен в отсутствии угрозы наводнения.
После появления современных моющих средств и химических отбеливателей Белильное поле из года в год использовалось всё реже. Лишь несколько консервативных домохозяек, предпочитавших природную чистоту белья, продолжали стирать его по старинке.

Шарлотта Кройцбергер

Все правильно - это открытый зеленый театр. Что-то совсем забывчив стал-)))

А теперь окунемся в воспоминания неподражаемой Шарлотты Кройцбергер о довоенном прошлом города.

Insterburger Brief, 3/4 1973



КОМЕТА ГАЛЛЕЯ
Как-то в мае мы были в гостях у друзей – мне кажется это был 1910 год – и счастливо проводили вместе время. Они жили в центре Инстербурга на Альтер Маркт. Мы болтали обо всем подряд и кто-то сказал, что этим вечером на небе можно будет наблюдать редкое явление, а именно комета Галлея, которая появится на короткое время. Столь нечастое событие мы не хотели пропустить. Мы стали размышлять, где самая лучшая точка для наблюдения. Окна наших друзей не годились. Кому-то из нас пришла идея подняться на колокольню древней Лютеркирхи. Там наверху, пожалуй, был самый лучший вид. Только как мы сможем туда проникнуть в столь позднее время? Наш друг знал ответ. Его родственник, мастер-часовщик Шредер, владел ключами от колокольни, поскольку был уполномочен ухаживать и ремонтировать ее часы. Сказано – сделано! Мастер-часовщик согласился дать нам туда доступ. Он даже согласился сопровождать нас, так как подъем наверх был довольно трудным, а он мог помочь нам сориентироваться внутри.
Он оказался прав. К часам на колокольне вела узкая, но надежная винтовая лестница, но нам нужно было подняться еще выше. С учащенным сердцебиением мы добрались до верхней площадки без происшествий. Она оказалась довольно просторной. Но какой нам открылся удивительный вид! Весь город в ранних сумерках расстилался перед нами. Серебристой лентой блестела Ангерапп, вдали мы видели Инстер и ПРегель. Темной громадой раскинулся Эйхвальдский лес, на юге рос Городской, а на самом горизонте Брёдлаукский. Под нашими ногами начали вспыхивать первые уличные фонари, а в окнах стал зажигаться свет. На улицах смутно различались фигуры нескольких прохожих. Мы настолько увлеклись увиденным, указывая друг-другу на знакомые объекты, что совершенно забыли о комете Галлея.
Подъем на колокольню для нас был весельем, но здесь наверху наше настроение переменилось. В благоговении стояли мы, позволив открывшемуся виду подчинить нас целиком. Как же прекрасен был наш родной город! Если сначала мы и болтали без умолку, то теперь просто стояли в умилении. После этого мы молча спустились обратно. Ни у кого не возникало желания продолжить славный вечер. У маленькой калитки справа от главного входа мы распрощались с чувством удовлетворения и… ни словом не обмолвились о комете.
Спустя несколько лет по Альтер Маркт маршировали русские. Первая мировая война сразу после своего начала устроила жёсткую проверку нашему родному городу. Но я не хочу говорить об этом; мы преодолели экономические трудности после ее завершения и постепенно встали на ноги.
А затем… в июне 1941 года… я шла вечером с работы по Гинденбургштрассе, желая пройти через Альтер Маркт и арочный мост в сторону нашего дома на Ангераппских высотах. На Альтер Маркт я увидела большую толпу, пребывавшую в взволнованном состоянии. Естественно, что мне захотелось узнать, что происходит. Оказалось, что все ждут прохода большой войсковой колонны из Кенигсберга.
Мне не пришлось долго ждать, когда по улице загрохотало множество грузовиков и военной техники. С балкона моих родственников, живших в доме Цигана (Альтер Маркт 4/5), мы несколько часов наблюдали за прохождением войск. Мы сидели молча и все понимали, что это значит: началась кампания против Советского Союза. В нас закралось неприятное ощущение. Что будет, если наш Инстербург, как и во время Первой мировой войны, снова окажется в зоне боевых действий? Когда около полуночи я поспешила через Белильное поле к нашему дому, шум двигателей все еще не стих. Соловей в густом ивовом кустарнике беспечно пел песню о любви в теплой ночи июня. Но на сердце у меня было тяжело. Оно было полно угрожающих предчувствий надвигающейся беды.
Сегодня мы уже знаем какой именно. Наш любимый город стал для нас недосягаем.
Из тех людей, с которыми я испытывала потрясающие переживания на колокольне нашей Лютеркирхи, когда мы вознамерились понаблюдать за кометой Галлея, живы сейчас лишь немногие. Самой колокольни Лютеркирхи больше не существует, как и многих из тех, кто смотрел за проходом войск в 1941 году. Все что у нас осталось, так это неизгладимые воспоминания о нашем родном городе, нашем Инстербурге!
Шарлотта Кройцбергер.

Вах, браво! Получается как раз сейчас примерно между Вестером и новым ТЦ.
Фотограф Вальтер Луткат запечатлел на фото своих соседей, т.к. его бизнес располагался рядом:)

Точно Инстербург. Вот только где бы это могло быть?

Notwithstanding, this is stadium and "Thingplatz" in Insterburg

У меня всегда была проблема с транслитерацией немецких имен собственных. Надо в будущем взять за правило в скобках приводить оригинальное написание.

А вот и пробочка как свидетель истории сего предприятия-)


Мы же переходим к очередной статье из самого городского журнала Инстербурга.
Инстербургское пиво... Оно было такой же визитной карточкой города, как и конные турниры.
Сегодня о нем напоминают лишь многочисленные керамические пробки, да стеклянные бутылки. Увы, но попробовать сам знаменитый напиток нам уже никогда не доведется.
Перевод сей статьи я решил поместить в данный раздел, поскольку он здесь более уместен.
Поехали...

IB 1/2 1964
Все его знают — Все его желают! (Jeder kennt's - Jeder will's!)

Наше инстербургское пиво! Ему посвящен данный номер «IB». Оно было замечательным! Оно было превосходным! И пусть наши читатели из южной Германии и Дортмундской области улыбнутся снисходительно при этих хвалебных эпитетах. Так улыбались наши коллеги, приезжавшие к нам в гости из «оплота» пивного царства. Они продолжали улыбаться, когда мы приглашали их отведать по кружечке пива у Гутовски или в «Старом Африканце» у Поля Рентеля. Однако, улыбались они лишь до тех пор, пока не делали первый глоток «Инстербургского Двойного Пива». После этого, восхитившись, они отдавали ему дань заслуженного признания.
Мы приписывали высокое качество инстербургского пива нашей прекрасной водопроводной воде. Ведь, если я правильно помню, в отчёте, составленном после исследования воды во всех немецких округах, наша вода оказалась в верхних строках списка. Но согласно информации, полученной от последнего директора пивоварни, Вернера Бонова, вода бралась прямо из Ангерапп. Естественно, что для пивоварения она сначала проходила специальный процесс фильтрации. Вернер Бонов пишет, что высокое качество производившегося на его предприятии пива помимо воды основывалось на особом способе обработки солода на собственной солодовне. Помимо этого, все фазы солодования и пивоварения постоянно и тщательно контролировались современной лабораторией.
История инстербургского пива уходит корнями в прошлое, когда еще даже не был основан сам Инстербург. О правах на пивоварение в те времена доктор Вальтер Грюнерт мастерски и интересно поведал в отдельной статье. В наши времена, на рубеже веков, в Инстербурге существовали три крупных пивоваренных предприятия. Как отмечает Ганс-Йоахим Шнура, в своей статье «Мои Инстербургские Годы» ими были:
1. Пивоварня Брун и Фроеш на Цигельштрассе (ул. Победы), позднее получившая название «Немецкая Пивоварня» (директор Вундерлих, главный пивовар Тройтлер).

2. «Городская Пивоварня», ранее Ф.А. Фриша (директор Кальхер), на Шлоссштрассе, позади старого замка, что напротив виллы Брандеса.

3. «Богемский Пивоваренный Завод», ранее принадлежавший Бернекеру, расположившийся на обрывистом берегу Ангерапп, в саду которого был построен «Королевский Угол».

Недавно я получил письмо от госпожи Маргариты Фенварт, урожденной Бернекер, дочери одного из основателей пивоварни Бернекера, живущей ныне в Баден-Бадене. Она пишет, что ее отец, Эдуард Бернекер, вместе со своим братом Генрихом, в 1875 году основали пивоваренное предприятие. Оно было самым большим в Инстербурге. Его обширный и ухоженный сад занимал площадь в шесть моргенов. К радости прохожих по нему гордо расхаживал великолепный павлин. Незадолго до постройки на его месте «Королевского Угла» в нем был проведен провинциальный певческий фестиваль. Пивоварня процветала, но когда скончался Генрих Бернекер, его брат создал из пивоварни акционерное общество и переехал со всей семьей в Берлин.
Меньшие пивоварни до войны (1 Мировой) располагались на Цигельштрассе, на углу Кенигсбергерштрассе, напротив районного суда и на Прегельштрассе.
После 1 Мировой войны пивоваренные заводы Инстербурга были выкуплены концерном Рюкфорт (Rückforth). В ходе рационализации — как сказали бы сегодня — этот концерн остановил в 1923 году производство на предприятиях, находившихся на Шлоссштрассе и Цигельштрассе.
Выведенный было из эксплуатации «Богемский Пивоваренный Завод», однако, был значительно расширен и остался единственным пивоваренным предприятием в Инстербурге, сменив свою торговую марку на «АО Городская Пивоварня» (Bürgerliches Brauhaus AG). Директор Вернер Бонов.
Каждая из трех инстербургских пивоварен располагалась поблизости от водоема, из которого могла пополнять свои запасы льда. Так возле пивоваренного завода на Цигельштрассе находился Гавенский пруд, пивоварня на Шлоссштрассе находилась рядом с Замковым прудом, а «Богемский Пивоваренный Завод» возле Ангерапп. Хотя вышеупомянутые предприятия имели собственные устройства по производству искусственного льда, все же натуральная добыча в тогдашних условиях была более экономична.
Когда ледорубы со своими пилами и длинными баграми выходили на лед, это становилось настоящим событием для инстербуржской детворы. Своими огромными пилами они слаженно прокладывали каналы во льду, зачастую толщиной в один метр. Их коллеги, длинными баграми подтаскивали льдины к ледовому подъемнику или тащили их по Замковому пруду к месту погрузки около «Зеленой Кошки». Дальше лед доставлялся на санях в производственные подвалы, как об этом сообщал Г. Й. Шнура в вышеупомянутой статье.
Я сам все еще хорошо помню, как однажды, будучи совсем маленьким, долго стоял на берегу, так что у меня замерзли ноги, и ждал, когда из воды вылезут пильщики-водолазы. Я всегда полагал, что такими большими пилами работают два человека, как это происходит при распиловке древесины на суше. На мой вопрос, действительно ли их двое, остроумный взрослый ответил, что иначе и быть не может, так как один из них должен тянуть пилу вниз. К счастью, ближе к вечеру один из пильщиков вытащил свой инструмент из воды и тогда я увидел, что на его обратном конце располагался груз, тянувший пилу вниз. С тех пор я стал недоверчив ко всем заявлениям взрослых относительно всяких непонятных вещей.
Особенно интересными были ледовые подъемники, по которым с пруда или Ангерапп в подвалы пивоварни поднимали ледовые глыбы. За этим процессом до самых холодных ног наблюдали не только мы, дети, но и множество взрослых.
Директор Бонов пишет, что полученный таким образом натуральный лед использовался исключительно для охлаждения производственных помещений. Искуственный же лед поставлялся клиентам в брусках. Сегодня, в век холодильников, такое уже не практикуется. В те времена пивоварня сдавала в аренду свои холодильники. Это были настоящие монстры, охлаждавшиеся за счет ледяных блоков. По этой причине бутылочное пиво всегда оставалось прохладным. Солидные рестораны имели собственные ледовые подвалы, снабжавшиеся искуственным или природным льдом. В теплое время года по городу курсировали специальные автомобили-рефрижераторы, призванные утолить жажду любителей прохладного пива.
Я, в качестве корреспондента, по крайней мере три раза посещал в Инстербурге Городскую Пивоварню. Директор Бонов то и дело, по особым случаям, приглашал к себе прессу. Доктор Бриндлингер написал замечательную статью о ней - «О, Богемское... о, ипподром». Я же выслушивал технические подробности, отмечал то, что казалось важным, во многом просто работал камерой и записывал обращения руководителя предприятия, директора Бонова (которые, слава Богу, никогда не были длинными), который угощал нас сосисками, наливал стаканчик пива для дегустации, а затем еще один на посошок. Но сегодня я уже не могу что-то рассказать о самом пиве или о технологии его производства. Поэтому я попросил нашего прежнего хозяина, директора пивоваренного завода (ныне на пенсии), Вернера Бонова, написать мне об этом. Сейчас он живет в Херфорде, весьма энергичен, несмотря на свой возраст (76 лет) и по меньшей мере раз в год навещает свою дочь в Мюнхене. При этом я смог с удовольствием вспомнить с ним старые времена, проведенные в Инстербурге. Кстати, раз уж мы коснулись личного, должен признаться, что использовал свое знакомство с директором Боновым во время войны самым низким образом. Мы (военные корреспонденты. Прим. Переводчика) — после того, как операция «Морской Лев» (планируемое вторжение в Англию) была отменена — вернулись с побережья Ла-Манша в Восточную Пруссию. Нас, военных корреспондентов, разместили в деревушке Лушен под Гумбинненом. Незадолго до начала кампании в России стояла жаркая погода. Нас одолевала мучительная жажда. Хозяин местного заведения не мог справиться с повышенным спросом многочисленных солдат на бочки и бутылки с пивом. Все квоты были исчерпаны. Одним словом на много миль вокруг не было ни пива, ни минеральной воды. Тогда я вспомнил о своем знакомстве с директором Боновом и решил сначала попытать счастья законным путем. Но в Brauerei-Expedition лишь качали головами: Никакого пива без разрешения! Такового у меня не имелось. Директор Бонов же на мою просьбу лишь улыбнулся и доверху загрузил мой Фольксваген Двойным Инстербургским пивом и минеральной водой из собственных запасов и еще пригласил приехать снова. Кстати, мои баварские коллеги были в восторге от нашего инстербургского пива!
Теперь перейдем к тому, что пишет об инстербургском пиве Вернер Бонов:
Основным сырьем для пива был и остается ячмень. Он измельчался, замачивался от 2 до 3 дней, и отправлялся в варочный цех. Там стояли большие сусловарочные котлы, в которых производилось добавление хмеля и дрожжей. В хмелеотделителе горячее сусло отделялось от лишего хмеля (так, чтобы пиво не получилось слишком горьким). Из варочного цеха сусло перекачивалось в бродильный резервуар. Во время хранения в этом резервуаре происходило брожение и превращение в спирт. На своем пути через различные чаны, котлы и другие сосуды сусло постоянно контролировалось лабораторией. Успех готового продукта конечно же зависел в значительной степени от квалификации и опыта самих пивоваров. Как только достигалась правильная степень брожения сусло перекачивалось в танки лагерного отделения для хранения и там за ним тщательно наблюдали — пока оно дозревало.
Заполнение бочек и бутылок производилось машинным способом. Предварительно бутылки и бочки промывались в специальном месте, высушивались и — если это касалось бочек — ремонтировались, подновлялись, окрашивались и т. д. Пиво потребителю с завода поставлялось только в чистой посуде.
Касаемо объема производившегося пива - «выпуска» - Вернер Бонов приводит следующую информацию: В 1925 году производилось 28000 гектолитров пива и около 4000 гектолитров минеральной воды. В последний год выпуска (1944) было — несмотря на военные ограничения — уже 62000 гектолитров пива и приблизительно 13000 гектолитров минеральной воды.
Собственные транспортные средства, гужевые и моторизированные, загружались ящиками и бочками с ленточного конвейера, после чего продукция отправлялась заказчикам.
Наряду с известным «Инстербургским Двойным Пивом» Городская Пивоварня производила экспортное пиво и бок-бир (Bockbier - разновидность немецкого крепкого пива. Прим. Переводчика), коричневое пиво (Braunbier - сорт пива верхового брожения. Прим. Переводчика), а также пастеризованное солодовое пиво (Malzbier - слабоалкогольное или безалкогольное пиво. Прим.переводчика), так называемое «Санитарное», с добавлением железа. Последнее поставлялось в больших количествах в районную Женскую клинику на Аугусташтрассе. Производство вкусной минеральной воды было другой процветающей отраслью пивоварни.
Как подчеркивает директор Бонов — и посетители пивоварни могли в этом убедиться лично — Инстербургская Городская Пивоварня была снабжена по тем временам самыми передовыми устройствами и оборудованием, создававшими, наряду с профессиональным персоналом, наилучшие условия для выпуска высококачественной продукции.
Еще цифры: Городская пивоварня занимала площадь в 23950 квадратных метра из которых 4851 квадратный метр были застроены. Собственные пивные склады инстербургской «АО Городская Пивоварня» имелись в Гумбиннене, Эбенроде, Эйдкау, Велау, Тапиау, Ангераппе, Лике, Треубурге, Либенфелде, Скайсгиррене и Брейтенштейне.
Хмель поставлялся из Нюрнберга и Тетнанга.
В Городской Пивоварне работало около 180 сотрудников. В годы войны их число значительно уменьшилось, хотя производство росло беспрерывно.
Директор Бонов постоянно заботился о том, чтобы использовать любую возможность улучшить условия жизни своих работников. С его подачи была официально зарегестрирована организация по выдаче пособий нуждающимся под названием «ООО Городская Пивоварня» (Bürgerliches Brauhaus GmbH). В случае потери работоспособности или при достижении пенсионного возраста работникам выплачивалась сумма в 100 рейхсмарок в месяц. Главным требованием был стаж работы не менее 10 лет. Всем сотрудникам выплачивались отпускные. Рабочие и служащие получали рождественскую премию уже 10 декабря. Ради проведения праздника освобождалась солодовня. Там сотрудники вместе с членами своих семей рассаживались за празднично накрытыми столами. «Старик» (как называли тогда еще совсем не старого директора Бонова) обращался к ним с краткой речью. Дети зачитывали наизусть свои маленькие рождественские стишки и получали подарки, тогда как жены тянули жребий, разыгрывая между собой продукты и кухонные принадлежности (разумеется бесплатно). На рождественских вечеринках, устраивавшихся на пивоварне всегда было очень по-домашнему и все это чувствовали, потому что это была одна большая семья.
И посему не могло быть иначе, что когда партийная организация потребовала заменить «масона» Бонова, все сотрудники компании, включая производственный совет, заступились за своего «Старика». И «Старик» остался...
Он оставался с ними до 15 часов 20 января 1945 года, когда его оставшиеся работники, 33 мужчины и 8 женщин — собрали вещи и ушли еще до того, как пришли русские. Вопреки всему он не растерял своего чувства юмора снова и снова воодушевляя павших духом. Его спутники тоже иногда горько шутили. Отважные странники после первых десяти километров пути назвали его «дорожным референтом», через 14 дней он стал «уличным экспертом», и, наконец, был назначен «километровым Германном». Он охотно рассказывает об этом и сегодня. Лишь о своих глубоких переживаниях он ничего не говорит.
Таким образом завершается рассказ об этом восхитительном пиве, который нам поведал «Старик» инстербургской пивоварни, по сию пору остающийся молодым и жизнерадостным.
Когда по улицам разносится сладковатый аромат солода с мюнхенских пивоварен, я ощущаю призрак крестьянской телеги, громыхающей по улицам Инстербурга и везущей «пивную дробину» - питательные остатки пивоваренного ячменя. Так пахло когда-то вдоль всей Гинденбургштрассе...

Праздники уже в самом разгаре, а посему срочно необходимо поднять всем настроение.
Героями данной статьи снова являются кавалеристы 1 Кавалерийского полка, но на этот раз они заставят нас улыбнуться

IB, 3/4 1974

БЕДНЫЕ ЛЮДИ... СМИРНО!
Полковник фон Рауххаупт в тридцатые годы служил в звании ротмистра командиром 3-го эскадрона 1 Кавалерийского полка в Инстербурге (3-й эскадрон был продолжателем традиций 12 Уланского полка — Инстерских казаков) и знавал множество забавных историй. Он рассказывал их на восточно-прусском диалекте. Когда его спросили, где он так отлично выучил наш родной диалект, будучи сам уроженцем Тюрингии, он усмехнулся: «Благодаря моим солдатам и моему гауптвахмистру Буттгерейту. Он, можно сказать, давал мне частные уроки восточно-прусского». Более того, последний зачастую играл главную роль в историях фон Рауххаупта. В свое время я попросил его поделиться своими Инстербуржскими воспоминаниями для «IB» или, хотя бы, записать их на пленку — он только что купил магнитофон и с его помощью экономил время для записи своих мыслей. К сожалению, не удалось ни то, ни другое. Смерть призвала его. Поэтому я постараюсь воспроизвести по памяти — насколько это возможно — один из его рассказов.
Общеизвестно, что продовольственное снабжение у инстербуржских кавалеристов было просто отменным. Причем настолько отменным и обильным, что они были не в состоянии полностью с ним справиться. Многое попросту отправлялось в мусорный бак. Это немало огорчало старшину третьего эскадрона. Он предложил своему непосредственному командиру — как раз ротмистру фон Рауххаупту — не выбрасывать излишки в мусорный бак, а раздавать их малоимущим, коих в городе было достаточно. Их определенно порадовал бы обед из кавалерийской столовой. Ротмистр Рауххаупт оценил инициативу своего старшины и разрешил ему устроить пробную акцию. Гауптвахмистр Буттгерейт связался со своими знакомыми в городе, чтобы те собрали бедных и отправили их днем к кавалерийским казармам. Естественно, что на территорию самой части дневальные их не допустили и они должны были ждать снаружи. Около полудня, вдоль казарменных стен вплоть до сторожевого поста, собралась толпа вполне прилично одетых граждан с кастрюлями и мисками. Пока всё шло нормально...
Как рассказывал фон Рауххаупт, это дело он полностью оставил на попечение старшины и лично им не занимался. Вскоре ничего не подозревавший о проявленной инициативе командир полка далеко не дружеским тоном поинтересовался, что за «стадо баранов» из гражданских лиц собралось перед сторожевым постом? Они дескать портят всякий вид и особенно непривлекательно это будет выглядеть, когда он — командир — будет там проходить. Ротмистр фон Рауххаупт объяснил ему причину народного скопления и пообещал исправить ситуацию. Он поведал старшине о неудовольствии командира гражданскими, скопившимися перед КП, и приказал ему восстановить среди них порядок, дабы снова не оскорбить начальствующий взор. Гауптвахмистр Буттгерейт воспринял приказ с безукоризненной точностью.
Ротмистр фон Рауххаупт считая, что порядок установлен, оказался немало удивлен, когда спустя короткое время был снова вызван к командиру, получив от него взбучку из-за гражданских. Согласно его словам, он никогда не видел командира настолько злым. Последний не дал произнести ротмистру и слова, после чего неприветливо отправил восвояси. Расследуя случившееся, фон Рауххаупт узнал о том, о чем не имел никакого понятия, но командир перед этим уверенно ему заявил, что злополучный приказ поступил именно от ротмистра.
Оказывается старшина Буттгерейт, будучи сильно раздосадован столь мелочным отношением командира полка, решил исполнить приказ своего непосредственного командира (ротмистра), а именно «Привести гражданскую толпу в порядок», буквально, а точнее персонально.
В обычное время — здесь можно было сверять часы — командир полка покинул казармы. Навстречу ему вышел дневальный, отрапортовал, и тут, внезапно, где-то в стороне — примерно от здания казармы третьего эскадрона — раздался командный голос: «Бедные люди... Смирно!... Для доклада командиру... Равнение направо!» К командиру быстрым шагом приближался гауптвахмистр. Подойдя к нему, он совершенно невозмутимо доложил: «Гауптвахмистр Буттгерейт докладывает, что десять (может больше или меньше) бедных людей для получения пищи построены!»
Командир считая, что его разыгрывают, небрежно отдал ему честь и не проронил ни слова... сберегая гораздо больше для ничего не подозревающего командира третьего эскадрона, поскольку предполагал, что это именно он режиссер данного спектакля. Ведь было известно, что фон Рауххаупт позволял себе некоторые отступления от своего чина. Он писал книги, коллекционировал военную униформу и организовал её выставку в своей казарме, вместе с детским хором учителя Гобата устроил рождественское представление для своего эскадрона в Эйхвальдерском лесу, а также поддерживал контакты с прессой. Но в данной истории фон Рауххаупт чувствовал себя абсолютно невиновным, хотя про себя и подумал, что на месте старшины поступил бы точно так же. Вернувшись в казарму, он в первую очередь устроил командирский нагоняй своему старшине и приказал ему впредь воздерживаться от подобных шуток. После того как все закончилось, они оба от души посмеялись над этой историей.

История Инстербурга неразрывно связана с воинскими частями. Такое количество казарм редко встретишь в других городах. Следующая небольшая статья посвящена 1 Кавалерийскому полку, занимавшему казармы в конце Казерненштрассе (ныне ул. Гагарина, перед мостом, по левую руку). В целом сама статья представляет из себя презентацию очередного тома книги, повествующей об истории данного полка. Поэтому я удалил из нее те абзацы, в которых содержится информация не имеющая отношения к самому полку. Дабы предотвратить некоторые возможные кривотолки относительно её содержания, хочу напомнить, что это всего лишь перевод, который не имеет под собой никакой политической подоплеки. Также напомню, что различные провокационные выпады в данной теме недопустимы.

IB, 3/4 1974
История полка... до его горького конца.
1 КАВАЛЕРИЙСКИЙ ПОЛК и 21 ПАНЦЕРГРЕНАДЕРСКИЙ ПОЛК
1 Кавалерийский полк инстербуржцы с полным правом могут называть «своим» полком, поскольку с момента его формирования он расквартировывался в нашем родном городе. Помимо этого он продолжал традиции двух инстербуржских кавалерийских полков — 12-го Уланского (известного в народе как «Инстерские казаки») и 9-го Конно-Егерского полка. Вследствие того, что кавалерийские подразделения не могли быть использованы должным образом в первой линии во время 2 Мировой войны, они были распущены. Наш инстербуржский 1 Кавалерийский полк был преобразован в 21-й Панцергренадерский полк (1942). С этого момента бывшие всадники больше не сидели в сёдлах своих лошадей, а передвигались на моторизованных средствах, которые могли быстро доставить их на поле боя — в трясинах советского бездорожья, взирая на застрявшие «лошадиные силы» автомобильных двигателей, они не раз вспоминали о своих четвероногих товарищах. Тем не менее, они сохранили, в знак признания их боевых заслуг на кавалерийском поприще, на своих погонах и петлицах золотистый кант. Их офицеры в звании капитана продолжали именоваться «ротмистрами», унтер-офицеры с темляком «вахмистрами», а боевые подразделения «эскадронами». Их тактическая эмблема «Прыгающий всадник» вскоре стала вызывать ужас у врага.

Среди кавалеристов (ныне панцергренадеров) в самые тяжелые времена войны окрепло товарищество и никто из них не был брошен на произвол судьбы. Они нашли друг друга после великого бедствия 1945 года и создали товарищество ветеранов 1 Кавалерийского полка и 21 Панцергренадерского полка, устраивая ежегодные встречи, помогая друг-другу, если это было необходимо, и сохраняя полковые традиции. Была издана книга, в двух томах, в которой они поделились своими воспоминаниями об истории подразделения. В прошлом году увидел свет третий том, дополняющий его историю и мастерски составленный Дитрихом Куеном. Из записей, дневников, приказов, донесений, отчётов, докладов, назначений, наградных листов, а также данных о потерях, как из мозаики складывается подлинная картина боёв и судеб наших моторизованных кавалеристов на фронтах Советского Союза, Франции, Италии, Румынии, Венгрии, Словакии и, наконец, своей родины. Эта картина составлена не только с точки зрения штабов и офицеров, но также из воспоминаний штабс-ефрейтора Реддига, служившего водителем, и сделавшего множество записей, а также писем молодых солдат. Это картина без прикрас тех дней, в которые никто не хочет возвратиться.
Книга, если вы захотите её прочитать, не отпустит вас до самого конца. Там упоминаются имена офицеров и унтер-офицеров (с темляком и без), которые в мирное время были хорошо известны в Инстербурге. Все они считались отличными всадниками и демонстрировали перед солдатами на фронте свой лихой кавалерийский дух. Скорбь и возмущение вспыхивают в сердце читателя, когда он узнаёт, с каким легкомыслием и почти преступной бездарностью эта выдающаяся боевая часть была полностью принесена в жертву.
Большая часть 21 Панцергренадерского полка осталась со своим командиром полковником фон Беловым (до 1936 года он был командиром 4-го эскадрона 1 Кавалерийского полка в Инстербурге) в Сталинграде.
Вот лишь выдержка из доклада тогдашнего обер-вахмистра Хоххаймера, составленного незадолго до Рождества 1942 года: «Атмосфера в нашей боевой группе на самом деле очень хорошая. В середине декабря все рассчитывали выбраться из котла и каждый верил на помощь из вне. ‘Держитесь, фюрер вытащит нас!’ - таков был лозунг. Всем солдатам было объявлено, что группа армий Манштейна наступает с юга, чтобы нас вызволить. Все были убеждены, что ему это удастся. Дивизия продвинулась уже далеко, были разосланы приказы обеспечить боевые подразделения транспортными средствами, ожидалось прибытие продовольствия и Рождественских посылок. Еще было относительно спокойно, и мы с нетерпением ждали эти посылки от наших родных. Когда я спросил нашего командира (полковника фон Белова) как обстоят дела с их доставкой, он ответил, что сделать это не удалось. Я был вынужден сообщить своим товарищам, что посылок не будет! Хороший Рождественский подарок!»
Зато генерал-майор фон Ленски 24 декабря издал по части приказ, в котором, помимо прочего, сообщалось: “Будучи фронтовиками, мы знаем, что способны исполнить свой долг в любое время и в любом месте, куда бы ни послал нас фюрер!”
Те, кто смог выжить в те дни в Сталинградском котле и имел счастье вернуться домой из плена, скорее всего, помнят, с каким удивлением они узнали, что этот высокопоставленный генерал фон Ленски теперь служит в народной армии ГДР.
Полковнику фон Белову не посчастливилось возвратиться домой. Он умер спустя шесть лет в бесчеловечном советском плену.
Из остатков 21-го Панцергренадерского полка, которые оказались за пределами Сталинградского котла, был сформирован новый, который воевал в Италии, Украине, Румынии, Галиции, Венгрии и Словакии, и наконец - уже слишком поздно - прибыл в Восточную Пруссию.

Для полноты картины приведу краткую биографию последнего командира полка:

Полковник Фриц Рейнхольд фон Белов. Родился 16 декабря 1896 года в Серпентене (Дахейм, окр. Гумбиннен)
Командир 21 Панцергренадерского полка. Добровольцем в звании рядового 4 августа 1914 года зачислен в 9 Егерский полк, который отправился на фронт в феврале 1915 года. Сражался на Восточном фронте. Получил звание лейтенанта 18 августа 1915 года. Вернулся домой из Украины в феврале 1919 года. Продолжал службу в Рейхсвере. Ротмистр (капитан) с 1931 года. С 1932 года служил в 1 Кавалерийском полку. В 1936 году повышен до звания майора, а в 1939 до звания подполковник. Звание полковника получил 18 января 1942 года. С 01 февраля 1942 года старший офицер в должности начальника управления личного состава 4 танковой армии. Занимал эту должность вплоть до апреля 1942 года. После службы в штабах вернулся в свою старую часть, будучи переведен 11 октября 1942 года в 21 Панцергренадерский полк (прежний 1 Кавалерийский полк). упоминается как пропавший без вести в Сталинграде 23 января 1943 года, но фактически попал в плен 2 февраля 1943. Скончался 14 июня 1951 года в Брянке (Украина), в госпитале лагеря военнопленных (лагерь 6101) от воспаления печени. Был возможно похоронен как неизвестный солдат в Россошке.
В Инстербурге Фриц фон Белов жил по адресу Корнштрассе 2 (ул. Тольятти)

Ух, а я и не думал, что это окажется загадкой-)))
В здании с фронтоном на углу Линденштрассе, в магазине Гутовски, чьим владельцем был господин Манлейтнер, можно было приобрести продукты и деликатесы. Этой компании также принадлежала рюмочная и подъезд со стороны Линденштрассе. В этом же доме располагался и цветочный магазин М. Роде.

Подписываюсь под каждым словом!

Просьба всех заинтересованных лиц подписать петицию, касаемо сохранения исторических тротуаров на ул. Ленина https://www.change.org/p/%D0%B3%D1%83%D0%B1...m_content=small

О, я уже стал засланцем? Из чего же такой вывод сделан или просто похамить захотелось (судя по предыдущим записям Вы только этим на форуме и занимаетесь)? Вы, молодой человек, для начала научитесь уважать людей в независимости от их нации, а затем рассуждайте о том, что памятник, а что нет. Или Вы как раз и воруете кирпич с этих казарм?

В "загнивающей" Америке за такое отношение к историческим памятникам уже давно руки-ноги бы по-отрывали и не только тем, кто непосредственно участвует в разрушении, но и тем, кто закрывает на это глаза, сидя в административных креслах. Правильно говорят - Не стыдно быть бедным, стыдно быть дешёвым. Строя безвкусные скверы с ценником от Тиффани вы обкрадываете сами себя, свой народ и своих детей. Обратите внимание на то, что еще можно спасти и спасайте! Только тогда потомки вам скажут спасибо.

С одной стороны наводим красоту в центре, тратя деньги на бессмысленные и безвкусные памятники, а с другой закрываем глаза на хаос и разруху по краям, наплевательски относясь к памятникам прошлого. Вот и уланские казармы на самой грани исчезновения.

Как и обещал, раскрываю секрет фотографии-) Задачка действительно не из легких, поскольку несмотря на довольно солидные здания, фигурирующие на снимке, это место оказалось медвежьим углом городского центра. Перерыв свои фотозакрома я обнаружил только одну старую открытку, по которой более или менее отчетливо можно определить где фотографировались солдаты.

Газетная тумба тут появилась позднее и ее можно видеть на другой открытке.

А сегодня хочу предложить поломать мозги. Изначально, когда данная фотография попала мне в коллекцию, я был на 90% уверен, что на ней не Инстербург, хотя отправлена она была именно оттуда. Вскоре я понял, что ошибался.
Кто сможет определить точное место, где сделан этот снимок? Загадка не из легких. Во вторник раскрою секрет

Спасибо огромное! Давно пора было сделать нечто подобное по кирхам, так сказать суммировать их на одной карте. А всё лень было